Информационное общество и концепция М. Кастельса. В американский период творчества

КАСТЕЛЬС, МАНУЭЛЬ (Castells, Manuel)(р. 1942) – социолог-постмарксист, ведущий исследователь информационного (постиндустриального) общества, один из основателей теории новой социологии города.

Родился 9 февраля 1942 в Испании, в городке Хеллин (провинция Ла Манча). Его родители работали в министерстве финансов. В 1958, в возрасте 16 лет, поступил в Барселонский Университет, где занимался по двум направлениям – праву и экономике. В 1960 примкнул к тайному леворадикальному Рабочему Фронту Каталонии, борющемуся с режимом Франко. Когда в 1962 начались аресты друзей Кастельса по университету, ему пришлось тайно покинуть Испанию, не закончив образования. Став политическим беженцем, обосновался в Париже, поступил на факультет права и экономики в Сорбонне.

Разочаровавшись в политической борьбе, Кастельс решил посвятить себя академической карьере. Наиболее подходящей наукой, отражающей его интерес к политическим аспектам жизни общества, он посчитал социологию. Так как его увлекали проблемы классовой борьбы трудящихся, он выбрал научным руководителем французского социолога Алена Турена, известного левыми взглядами. Турен предложил ему специализацию по урбанистической социологии. По этой теме Кастельс в 1967 защитил докторскую диссертацию.

Самостоятельную академическую карьеру начал в университете Парижа, где в 1967–1979 преподавал методологию социальных исследований и социологию города. Принимал участие в студенческих леворадикальных волнениях 1968.

В 1972 выходит его первая работа, получившая большую известность, – Городской вопрос: марксистский подход . В том же году он получил звание профессора.

В 1979 Кастельс переехал в США и начал работать профессором социологии и социального планирования в Калифорнийском университете (Беркли). С 1995 является директором Центра западноевропейских исследований того же университета.

В США Кастельс быстро стал одним из ведущих специалистов по проблемам информационного (постиндустриального) общества. Если его предшественники (например, Д.Белл , автор концепции постиндустриального общества) определяли новый общественный строй в основном через отрицание (постиндустриальное – после индустриального), то Кастельс дал ему развернутое позитивное определение – как общества, основанного на информационных технологиях. Самым известным результатом его исследований стал трехтомный труд Информационный век: экономика, общество и культура («The Information Age», 1996–1998).

С 2001 работает профессором Открытого университета Каталонии в Барселоне, а с 2003 – профессором USCAnnenberg School for Communication, американского исследовательского центра, изучающего сетевые коммуникации. Как «гражданин мира», Кастельс живет одновременно в Каталонии и в Калифорнии, часто выезжая в качестве приглашенного профессора в другие страны. За время своей академической деятельности читал лекции в более чем 40 странах мира. Обладатель многих наград за вклад в развитие социологии, был участником программ Европейской Комиссии, ЮНЕСКО и ООН.

Научная деятельность Кастельса может быть разделена на два основных направления.

К первому относятся его ранние работы, связанные с разработкой собственно марксистской теории развития общества в рамках социологии города. Здесь он ввел понятие «коллективного потребления» (например, общественный транспорт и общественное жилье), которое создает благоприятную почву для развития социальных движений. Как и марксисты, Кастельс стремится к комплексному анализу развития общества, обращая основное внимание на социальные противоречия и конфликты. Он, однако, отрицает тезис о рабочем классе как главном двигателе перемен и демонстрирует критическое отношение к коммунистическим режимам.

Второе, главное направление его научной деятельности, связано с рождением информационного общества и теми изменениями, которые принесла научно-техническая революция. Эти изменения, по мнению Кастельса, сравнимы с промышленной революцией и даже превосходят ее.

Согласно Кастельсу, новые технологии, связанные с производством информации как нематериальных благ, формируют принципиально новое, информационное общество. Возможности информационных технологий приводят к зарождению единой социально-экономической системы, объединяющей весь мир. Информационная эпоха порождает общество, которое, как полагает Кастельс, является не только глобальным, но еще и сетевым (network society) – оно развивается спонтанно, в результате взаимодействия многих социальных групп и отдельных людей.

Хотя процветание стран еще зависит от развития их внутренней экономики, а не от глобального рынка, но в самых развитых отраслях экономики (финансы, телекоммуникации и СМИ) уже видна общемировая тенденция глобализации. Ключевой элемент этой системы – обладание информационными технологиями (в частности, возможностями сети Интернет). Именно они предопределяют место страны в мировой иерархии. Для некоторых стран и континентов (например, Африки) существует угроза оказаться вне всемирной сети, быть выброшенными из мировой информационной системы. Эти страны и территории образовывают, как назвал их Кастельс, «Четвертый мир». Но и в развитых странах не всем удается освоить новый образ жизни, основанный на постоянном использовании информации. Существовавшая раньше социальная противоположность владельцев средств производства и наемных рабочих сменяется, по Кастельсу, делением на Интернет-имущих и Интернет-неимущих.

Мануэль Кастельс неоднократно бывал в России. В 1984 на рабочем совещании Всемирной социологической организации в Новосибирске он познакомился с социологом Эммой Киселевой, на которой женился в 1993. В России он работал руководителем группы зарубежных экспертов, приглашенных в 1992 правительством РФ. Хотя рекомендации группы Кастельса были отклонены, он сохранил устойчивые связи с российскими академическими кругами и часто посещает нашу страну.

В своих публикациях о проблемах социально-экономического развития России он критически характеризует реформы 1990-х, считая, что они не сократили, а увеличили отрыв России от развитых стран. «Россияне, – пишет он, – в своем большинстве… живут замкнуто, в изоляции от остального мира». По его мнению, Россия оказалась разорванной между немногими городскими мегаполисами, связанными с глобальной экономикой, и огромной территорией вокруг них (сельские местности и провинции), которые почти никак не связаны с реалиями информационной эпохи и маргинализуются. Скептически оценивая российскую политическую систему, Кастельс связывает «переосмысление России» с развитием неправительственных организаций, которые могли бы стать двигателем новых, истинно прогрессивных социальных изменений.

Интернет-ресурсы:

Кастельс М., Киселева Э. Кризис индустриального этатизма и коллапс Советского Союза – Мир России, 1999, № 3 (http://www.rus-lib.ru/book/30/eko/02/02-3/003-056.html)

Кастельс М., Киселева Э. Россия и сетевое сообщество. –Мир России. 2000, № 1 (http://www.rus-lib.ru/book/30/eko/02/02-1/023-052.html)

Иноземцев В.Л. Возвращение к истокам или прорыв в будущее ? – Социологические исследования, № 8, 1998

(http://www.postindustrial.net/content1/show_content.php?table=reviews&lang=russian&id=15)

Наталия Латова

Американский социолог испанского происхождения Мануэль Кастельс известен своей трилогией «Информационное общество: история, экономика, культура», впервые изданной в 1996 г. Эта книга раскрывает фундаментальный характер революции в сфере информационных технологий.

М. Кастельс повествует об информациональном обществе , настаивая на этом специфическом термине, чтобы показать решающее значение информации для всех социальных структур. В качестве основных структурных элементов любого общества рассматриваются производство, опыт (сфера тендерных отношений, организованных вокруг семьи) и власть.

М. Кастельс вводит понятие способов развития,подразумевая под этим технологические схемы, через которые труд воздействует на материал с целью создания продукта, определяя, в конечном счете, величину и качество экономического излишка. В отличие от аграрного и индустриального, специфическим для информационального способа развития является воздействие знания на само знание как главный источник производительности. Знания являются источником технологии, и в то же время технология позволяет совершенствовать процессы генерирования новых знаний и обработки информации.

Хотя технологии зарождаются в производственной сфере, они распространяются по всему множеству социальных отношений и социальных структур, пронизывая и модифицируя власть и человеческий опыт. Отсюда следует, что мы должны ожидать возникновения исторически новых форм социального взаимодействия, социального контроля и социальных изменений.

Сложившаяся в 1980-90-е гг. экономика нового типа именуется автором информациональной и глобальной. В рамках такой системы конкурентоспособность зависит от способности генерировать, обрабатывать и эффективно использовать информацию, основанную на знаниях. При этом глобальная экономика способна работать как единая система в режиме реального времени в масштабе всей планеты. По мнению М. Кастельса, революция в области информационных технологий создала основу глобализации экономики. Глобализация экономики подразумевает, что ВВП и занятость будут зависеть от глобального рынка больше, чем от внутренней экономической активности, причем главным фактором конкурентоспособности станет политика.

Одной из ключевых черт информационального общества М. Кастельс считает сетевую логику его базовой структуры. Возникновение нового общества сопровождается преобразованием общественных форм пространства и времени и возникновением новой культуры, охватывающей все сферы, от повседневности до мировой политики.

Если экспансия аграрных обществ выражается в захвате пространств, а индустриальных - в захвате материальных ресурсов, то наступление информационных обществ связано с навязыванием индентичности, которая понимается как способ конструирования смыслов, участвующих в процессе восприятия субъектом внешнего и внутреннего мира. М. Кастельс поднимает вопрос о судьбе индивида в сетевом обществе, делая особый акцент на последствиях исключения из глобализационных процессов больших общностей людей. Автор предостерегает, что в данном случае последует отказ исключенных членов общества от односторонней логики структурного господства, а в результате процесс обрыва связей станет взаимным и неуправляемым.

Хотя в указанной книге центральное место отводится рассмотрению макроэкономических процессов, автор не обходит стороной такой важный для нас момент, как развитие городов в информационную эпоху. «Глобальный город» рассматривается прежде всего как процесс, а не как место. В контексте сетевого общества процессы являют собой множество потоков,которые подчиняют своим задачам пространство взаимодействия.

Потоки трактуются как целенаправленные, повторяющиеся, программируемые последовательности обменов и взаимодействий между физически разъединенными позициями, которые занимают социальные акторы в экономических, политических и символических структурах общества.

М. Кастельс отмечает, что субъектами активности становятся не отдельные города, а крупные агломерации. Рост инфраструктуры позволяет снизить значение фактора территориальной близости, при этом основой социальных и экономических связей становятся коммуникативные сети.

Итак, М. Кастельс рассматривает социальные процессы в макромасштабе, не давая прямых рекомендаций относительно стратегического управления регионами и муниципалитетами. Тем не менее, его работа может быть полезной для локальных планировщиков на этапе поиска методологии стратегического планирования. В частности, следующие базовые аспекты:

1) даже на уровне отдельного региона или города необходимо изучить вопрос о возможностях и угрозах глобализации применительно к данной территории. При этом особый акцент должен быть на недопущении исключения территории из глобализационных процессов в целом либо отдельных категорий населения;

2) следует обратить внимание на необходимость целенаправленного формирования идентичности населения со своей территорией;

3) необходимо, по возможности, сделать процессы управления городом и жизнеобеспечения граждан максимально технологичными, что позволит не только сэкономить ресурсы, но и создать привлекательный образ субъекта управления;

4) желательно начинать формировать информационное общество снизу: уже на муниципальном уровне реализовывать стратегическую задачу инвестирования в человека путем опоры на качественное образование, социальное здоровье, инновационное предпринимательство и т.д.

Любая незаурядная книга может быть осмыслена в различных контекстах, оценена с различных точек зрения. Для российского читателя, небезразличного к судьбам своей страны, получивший мировое признание трехтомный труд профессора М. Кастельса может послужить путеводной нитью в выборе позиции относительно возможных траекторий развития России в ближайшие десятилетия. Если угодно ~ это и справочник, и учебник, и нравственный ориентир, хотя автор и не стремился выглядеть ни энциклопедистом, ни пророком, ни учителем.
Сам он эпиграфом к "Прологу" (с. 25) так объясняет свой вклад в понимание современного мира:
"- Вы думаете, я ученый, начитанный человек?
- Конечно, - ответил Цзи-гонг. - А разве нет?
- Совсем нет, - сказал Конфуций. - Я просто ухватил одну нить, которая связывает все остальное" (Выделено мною. - О. Ш.).
Творческая свобода, с которой написана книга, поражает. Именно она - предпосылка серьезного результата, достигнутого Мануэлем Кастельсом.
Узкие специалисты могут написать тома критических комментариев по поводу многих отдельно взятых сюжетов, узлов фактов, интерпретации частностей. На то они и специалисты по этим частностям. Но проблема всегда сводится к тому, как подняться над этими частностями и "ухватить одну нить, которая связывает все остальное". В профессиональной среде такие попытки обычно первоначально встречают скепсис и даже плохо скрываемое раздражение. Однако общественный интерес неизменно направлен на этих -искателей путеводных нитей.
Мануэль Кастельс (Manuel Castells) - один из самых авторитетных социальных мыслителей и исследователей современного мира.
Он родился в 1942 г. в Испании, участвовал в антифранкистском движении. Затем учился в Париже, профессор Ален Турен считает его своим наиболее выдающимся учеником. В течение 12 лет он преподавал социологию города в Париже, в Высшей школе социальных наук (Ecole des Hautes Etudes en Sciences Sociales). С 1979 г. - профессор Калифорнийского университета (Беркли), в этом же университете несколько лет он руководил Институтом исследований стран Западной Европы. В течение нескольких лет по приглашению Правительства Испании он одновременно работал директором Института социологии новых технологий при Автономном университете в Мадриде (1988-1994 гг.). Он читал лекции в качестве приглашенного профессора в университетах Чили, Монреаля, Мехико, Каракаса, Женевы, Висконсин-Мэдисона, Токио, Бостона, Гонконга, Сингапура, Тайваня, Амстердама и др.
С 1984 г. неоднократно бывал в СССР - России. Весной 1992 г. руководил группой экспертов, приглашенных Правительством Российской Федерации. В числе экспертов, в частности, были нынешний президент Бразилии профессор Фернандо Кардозо (написавший ряд работ совместно с Мануэлем Кастельсом) и выдающийся французский социолог Ален Турен. М. Кастельс опубликовал ряд статей в российских газетах по проблемам реформирования страны, издал позднее книгу "Новая русская революция" ("La nueva revolucion rusa". Madrid, 1992) и "Коллапс советского коммунизма: взгляд из информационного общества" ("The Collapse of Soviet Communism: a View from the Information Society". Berkeley, 1995).
Всего им опубликовано 20 монографий, изданных и переизданных во многих странах Европы, Америки И Азии. Первой его книгой, получившей мировое признание, была монография "La question Urbaine" (Paris, 1972) ("The Urban Question". L., 1977). Затем последовала книга "The City and the Grassroots" (L., 1983), получившая премию C.W Mills, следующая этапная монография - "The Informational City" (Oxford, 1989).
И наконец, в 1996-1998 гг. М. Кастельс публикует фундаментальную трехтомную монографию, которая подводит итог его многолетним исследованиям о современном мире:
Information Age: Economy, Society and Culture. Vol. I-III. Oxford: Blackwell Publishers, 1996-1998.
С согласия автора предлагаем русскому читателю перевод первого тома с добавлением главы 1 из тома Ш (в нашем издании это глава 8, посвященная коллапсу СССР и состоянию современной России) и итогового заключения ко всей работе из того же тома III.
Чтобы читателю русского издания был более очевиден весь масштаб авторского замысла, реализованного в трехтомнике, приведу оглавление всей монографии (естественно, без наименований отдельных параграфов и частей параграфов, что обедняет представление о многообразии общественных явлений и связей, раскрываемых М. Кастельсом).
Том I. Подъем сетевого общества.
Пролог: Сеть и "Я".
1. Информационно-технологическая революция.
2. Информациональная экономика и процесс глобализации.
3. Сетевое предприятие: культура, институты и организации информациональной экономики,
4. Трансформация труда и занятости: сетевые работники, безработные и работники с гибким рабочим днем.
5. Культура реальной виртуальности: интеграция электронных средств коммуникации, конец массовой аудитории и возникновение интерактивных сетей.
6. Пространство потоков.
7. Край вечности: вневременное время. Заключение: Сетевое общество.
Том II. Власть идентичности.
Введение: наш мир, наши жизни.
1. Общинные небеса: идентичность и смыслы в сетевом обществе.
2. Иное лицо Земли: социальные движения против нового глобального порядка.
3. Зеленеющее "Я": движения в защиту окружающей среды.
4. Конец патриархальности: социальные движения, семья и сексуальность в информационную эпоху.
5. Безвластное государство?
6. Информациональная политика и кризис демократии. Заключение: Социальные изменения в сетевом обществе.
Том Ш. Конец тысячелетия.
Введение: время перемен.
1. Кризис индустриального этатизма и коллапс Советского Союза.
2. Становление четвертого мира: информациональный капитализм, нищета и социальная исключенность.
3. Извращенная связь: глобальная криминальная экономика.
4. Вперед к тихоокеанской эре? Поликультурные основания экономической взаимозависимости.
5. Объединение Европы: глобализация, идентичность и сетевое государство. Заключение: Осмысливая наш мир.
Монография посвящена всестороннему анализу фундаментальных цивилизационных процессов, вызванных к жизни принципиально новой ролью в современном мире информационных технологий. Выводы автора основываются не только на анализе данных национальных и международных статистических учетов, вторичном анализе экономических и социологических исследований других ученых, но и на его собственных крупномасштабных изысканиях. М. Кастельс проводил исследования в США, Японии, Тайване, Южной Корее, Гонконге, Китае, Западной Европе (Англии, Франции), России (особенно в Академгородках Сибири и Подмосковья).
В итоге он сформулировал целостную теорию, которая позволяет оценить фундаментальные последствия воздействия революции в информационных технологиях, охватывающей все области человеческой деятельности, на современный мир.
Кастельсу чужд примитивный технологический детерминизм. Так, он высказывает нетривиальное предположение, что революция в информационной технологии полусознательно распространяла через материальную культуру обществ освободительный дух, который расцвел в движениях 60-х годов.
Автор исследует возникновение новой универсальной социальной структуры, проявляющейся при этом в различных формах в зависимости от разнообразия культур и институтов. Эта новая социальная структура ассоциируется с возникновением нового способа развития - информационализма, в свою очередь, сформировавшегося под воздействием перестройки капиталистического способа производства к концу XX в.
По Кастельсу, общества организованы вокруг человеческих процессов, структурированных и исторически детерминированных в отношениях производства, опыта и власти. При этом им подробно раскрывается эта система понятий и их взаимосвязь, а также взаимодействие с социальными идентичностями.
Социальные структуры взаимодействуют с производственными процессами, определяя правила присвоения, распределения и использования "излишка" (вторая часть продукта производственного процесса используется в форме потребления). Эти правила и составляют способы производства, а сами способы определяют социальные отношения в производстве, детерминируя существование социальных классов. Несложно заметить, что автор здесь обнаруживает близость к своему марксистскому прошлому. Ведь первая, давшая ему имя в науке книга "The Urban Question" не случайно имела подзаголовок "А Marxist Approach".
Кастельс пишет о том, что в XX в. человечество жило в основном при двух господствующих способах производства: капитализме и этатизме. В отличие от большинства авторов на Западе, которые либо вообще предпочитают не использовать понятие "капитализм", либо заявляют, что капитализм способен к улучшению, гуманизации, что в развитых странах сложился уже посткапиталистический строй, Кастельс часто подчеркивает, что капитализм сохраняет свои формообразующие особенности - наемный труд и конкуренцию в накоплении капитала. Да, сложился омоложенный информациональный капитализм, который после ликвидации этатизма как системы менее чем за десятилетие пышно расцвел во всем мире. Это форма капитализма более жесткая в своих целях, но несравненно более гибкая в средствах, чем сформировавшаяся в 1930-1940-е годы под влиянием кейнсианства и идеологии общества всеобщего благосостояния.
Способ производства, как уже сказано, определяет присвоение и использование "-излишка". Но объем такого "излишка" определяется продуктивностью процессов производства. Уровни же продуктивности сами зависят от отношения между трудом и материалом, как функции использования средств производства путем применения энергии и знаний. Этот процесс характеризуется техническими отношениями в производстве, определяющими "способы развития". Это новое понятие, предложенное М. Кастельсом, чрезвычайно важно для понимания всей его книги, ее замысла, ее сути. Он так определяет это вводимое понятие: "Способы развития - это технологические схемы, через которые труд воздействует на материал, чтобы создать продукт, детерминируя, в конечном счете, величину и качество экономического излишка" (с. 39). Далее он называет прежние (аграрный и индустриальный) способы развития, раскрывая их специфические особенности и ключевой элемент, обеспечивающий в каждом из них повышение продуктивности производственного процесса.
"В новом, информациональном способе развития источник производительности заключается в технологии генерирования знаний, обработки информации и символической коммуникации. Разумеется, знания и информация являются критически важными элементами во всех способах развития, так как процесс производства всегда основан на некотором уровне знаний и на обработке информации. Однако специфическим для информационального способа развития является воздействие знания на само знание как главный источник производительности" (с. 39).
Хотелось бы отметить, что концепция способов развития во многом продолжает намеченную в набросках К. Маркса к "Капиталу" идею о производственных системах и производственных революциях. Маркс насчитал три такие системы - кустарную, мануфактурную, машинно-индустриальную (см.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46. Ч. I. С. 203-204,229, 503 и др.; систематическое изложение этой теории см.: Biyakhman L., Shkaratan О. Man at Work. M., Progress Publishers, 1977. P. 27-37).
Сложившаяся в последние два десятилетия экономика нового типа именуется автором информациональной и глобальной.
"Итак, информациональная - так как производительность и конкурентоспособность факторов или агентов в этой экономике (будь то фирма, регион или нация) зависят в первую очередь от их способности генерировать, обрабатывать и эффективно использовать информацию, основанную на знаниях. Глобальная - потому что основные виды экономической деятельности, такие, как производство, потребление и циркуляция товаров и услуг, а также их составляющие (капитал, труд, сырье, управление, информация, технология, рынки) организуются в глобальном масштабе, непосредственно либо с использованием разветвленной сети, связывающей экономических агентов. И наконец, информациональная к глобальная - потому что в новых исторических условиях достижение определенного уровня производительности и существование конкуренции возможно лишь внутри глобальной взаимосвязанной сети" (с. 81).
В отличие от мировой экономики, существующей на Западе с XVI в., суть которой (согласно Ф. Броделю и Э. Уоллерстайну) в том, что процесс накопления капитала происходит по всему миру, глобальная экономика представляет нечто другое. Это экономика, "способная работать как единая система в режиме реального времени в масштабе всей планеты" (с. 105). Такого подхода к экономической глобализации в мировой литературе до M. Кастельса не было. Обычно отмечают совокупность таких процессов, как трансграничные потоки товаров, услуг, капитала, технологии, информации, людей, пространственную и институциональную интеграцию рынков и т.д.
Понятие "информационная экономика" (как и информационное общество) было введено в научный оборот еще в начале 1960-х годов, оно стало фактически общепризнанным по отношению к сложившейся в западном мире реальности. Но M. Кастельс не случайно уточняет используемый им термин - "информациональная" (informational), a не "информационная" экономика - и постоянно применяет его в связке с глобальной экономикой (обычное словоупотребление - глобальная/информациональная). За этим стоит свой концептуальный подход. По его мнению, глобальная сеть явилась результатом революции в области информационных технологий, создавшей материальную основу глобализации экономики, т.е. появления новой, отличной от ранее существовавшей экономической системы.
Новые информационные технологии являются не просто инструментом для применения, но также процессами для развития, в силу чего в какой-то мере исчезает различие между пользователями и создателями. Таким образом, пользователи могут держать под контролем технологию, как, например, в случае с Интернетом. Отсюда следует новое соотношение между социальными процессами создания и обработки символов (культура общества) и способностью производить и распределять товары и услуги (производительные силы). Впервые в истории человеческая мысль прямо является производительной силой, а не просто определенным элементом производственной системы.
Принципиальное отличие информационно-технологической революции по сравнению с ее историческими предшественниками состоит в том, что если прежние технологические революции надолго оставались на ограниченной территории, то новые информационные технологии почти мгновенно охватывают пространство всей планеты. Это означает "немедленное применение к своему собственному развитию технологий, которые она [технологическая революция] создает, связывая мир через информационную технологию" (с. 53). При этом в мире существуют значительные области, не включенные в современную технологическую систему: это одно из основных положений книги. Более того, скорость технологической диффузии выборочна - и социально, и функционально. Различное время доступа к технологической силе для людей, стран и регионов является критическим источником неравенства в современном мире. Своеобразная вершина этого процесса - угроза исключения целых национальных и даже континентальных экономик (например, Африки) из мировой информационной системы, а соответственно и из мировой системы разделения труда. В этом контексте рассматривает автор и вопрос о возможности инкорпорации России в систему современной мировой экономики.
М. Кастельс анализирует связь между изобретателями, предпринимателями, финансовыми корпорациями и государством в информационно-технологической революции. Он (на примерах от США до Китая и Индии) доказывает, что во всем мире государство (а не изобретатель) было инициатором и главным движителем этой революции, фактором, выражающим и организующим социальные и культурные силы, содействующим развитию широких и защищенных рынков и финансирующим макроисследовательские программы. В то же время децентрализованные инновации стимулируются культурой технологической активности и ролью примеров быстрого персонального успеха.
Пока еще интернациональная экономика в целом не глобальна, она идет по пути глобализации. Большая доля ВВП и занятости в большинстве стран продолжает зависеть от активности внутренней экономики, а не от глобального рынка. Но лидирующие отрасли образуют сектора глобальной экономики без границ (финансы, телекоммуникации, средства массовой информации). Эта информациональная экономика формируется не только под воздействием такого мотивационного стимула для фирм, как доходность, но и под воздействием политических институтов, поощряющих конкуренцию в этих экономиках, что поддерживает фирмы. В связи с этим автор развивает теорию двух типов конкурентности: национальной и глобальной. Во втором случае "конкурентоспособность скорее является атрибутом таких экономических объединений, как страны и регионы, но никак не фирм..." (с. 100). Возникают новые формы вмешательства государства в экономику, связанные с четкими стратегиями, поддержкой технологического развития и конкурентоспособности своих национальных отраслей, своих фирм. Политика все более становится ключевым инструментом конкурентоспособности.
М. Кастельс убедительно доказывает, что дерегуляция рынка и приватизация не являются развивающим механизмом.
"Страны, которые полностью отдались на произвол рыночных механизмов, особенно болезненно реагируют на изменение финансовых потоков и уязвимы с точки зрения технологической зависимости" (с. 102).
В таких странах "после того как краткосрочные выгоды от либерализации (например, массированный приток нового капитала в поисках новых возможностей на появившихся рынках) растворятся в реальной экономике, обычно за потребительской эйфорией следует шоковая терапия, как это было в Испании после 1992 г., а также в Мексике и Аргентине в 1994-1995 гг." (с. 102).
"Традиционная экономическая политика, проводимая в границах регулируемых национальных экономик, становится все более неэффективной, потому что такие важные инструменты, как денежно-кредитная политика, ставки процента и технологические инновации, в высокой степени зависят от глобальных тенденций" (с. 102).
Важнейшее значение приобретают такие стратегии позитивных изменений, как технологическая и образовательная политика. В связи с этим автор рассматривает ошибки недальновидной политики laissez-faire, применявшейся в 1980-х годах США, что дорого обошлось большинству американцев.
"Что касается информациональной глобальной экономики, то она действительно чрезвычайно политизирована"(с. 103).
Система данных, приведенных М. Кастельсом, подтверждает, что производство в развитых экономиках опирается на образованных людей в возрасте 25-40 лет. Практически оказываются ненужными до трети и более человеческих ресурсов. Он считает, что последствием этой ускоряющейся тенденции, скорее всего, станет не массовая безработица, а предельная гибкость, подвижность работы, индивидуализация труда и, наконец, высокосегментированная социальная структура рынка труда.
Развиваемая в книге теория информационального общества, в отличие от концепции глобальной/информациональной экономики, включает рассмотрение культурной/исторической специфики. Автор особо отмечает, что одной из ключевых черт информационального общества является специфическая форма социальной организации, в которой благодаря новым технологическим условиям, возникающим в данный исторический период, генерирование, обработка и передача информации стали фундаментальными источниками производительности и власти. В этом обществе социальные и технологические формы данной социальной организации пронизывают все сферы деятельности, начиная от доминантных (в экономической системе) и кончая объектами и обычаями повседневной жизни.
Другой ключевой чертой информационального общества является сетевая логика его базовой структуры, что и объясняет название тома I монографии "Подъем сетевого общества" (The Rise of Network Society). Кастельс подчеркивает, что он именует социальную структуру информационного века сетевым обществом потому, что "оно создано сетями производства, власти и опыта, которые образуют культуру виртуальности в глобальных потоках, пересекающих время и пространство... Не все социальные измерения и институты следуют логике сетевого общества, подобно тому как индустриальные общества в течение долгого времени включали многочисленные предындустриальные формы человеческого существования. Но все общества информационной эпохи действительно пронизаны - с различной интенсивностью - повсеместной логикой сетевого общества, чья динамичная экспансия постепенно абсорбирует и подчиняет предсущест-вовавшие социальные формы" (с. 505).
Новое информациональное общество (как и любое другое новое общество), по Кастельсу, возникает, "когда (и если) наблюдается структурная реорганизация в производственных отношениях, отношениях власти и отношениях опыта. Эти преобразования приводят к одинаково значительным модификациям общественных форм пространства и времени и к возникновению новой культуры" (с. 496). И автор детально рассматривает изменения в повседневной культуре, городской жизни, природе времени, мировой политике.
Многочисленны высказывания М. Кастельса по отдельным социальным проблемам, не получившим однозначной оценки у социологов и политологов. Так, он отмечает, что зависимость общества от новых способов распространения информации дает последним анормальную власть, приводит к ситуации, когда "не мы контролируем их, а они нас". Главной политической ареной теперь становятся средства массовой информации, но они политически безответственны. При этом политические партии исчезают как субъект исторических изменений, теряя свою классовую основу и обретая функции "управляющих социальными противоречиями".
Последнее, на чем я хотел бы остановиться, касается взглядов М. Кастельса на современную Россию. Что касается причин краха этатизма (в более употребительной, хотя и менее точной терминологии, - социализма) и СССР как его ведущей и объединяющей силы, то этому посвящена последняя глава монографии на русском языке. Ее нет нужды комментировать, поскольку, надо полагать, российский читатель обратит особое внимание на этот раздел книги.
Совсем другое дело - суждения о современной России, разбросанные в разных местах монографии. Общая оценка нынешней ситуации в России человека, знающего и любящего нашу страну, заключена в следующих фразах, написанных в 1998 г.:
"Экономика потерпела крушение вследствие спекулятивных маневров номенклатуры1 ради собственной выгоды, вследствие безответственных рекомендаций о введении абстрактной политики свободного рынка со стороны Международного валютного фонда, некоторых западных советников и политически неопытных русских экономистов, которые внезапно оказались на командных постах; вследствие паралича демократического государства в результате запутанных интриг между политическими фракциями, где царили личные амбиции. Все это привело к невыносимым страданиям народа. Криминальная экономика выросла до пропорций, невиданных в крупной индустриальной стране, связываясь с мировой криминальной экономикой и становясь фундаментальным фактором, с которым нужно считаться как в России, так и на международной арене. Близорукая политика США, на самом деле нацеленная на то, чтобы прикончить "русского медведя" в мировой политике, породила ответную националистическую реакцию, угрожая снова развязать гонку вооружений и международную напряженность. Националистическое давление в армии, политические маневры в ельцинском Кремле и криминальные интересы во властных коридорах привели к катастрофической авантюре чеченской войны. Демократы у власти потерялись между верой новообращенных в силу рынка и своей макиавеллиевской стратегией, предназначенной для кулуаров политического истеблишмента, но не имеющих ничего общего со знанием реальных условий жизни измученного населения на территории все более теряющей структуру страны" (с. 490).
В то же время такие оценки не сопровождаются пессимистическими предположениями о будущем России. Напротив, М. Кастельс считает, что в конечном счете Россия успешно инкорпорируется в глобальную экономику. При этом он принимает в расчет образованное население, сильную научную базу, громадные запасы энергии и природных ресурсов. Он твердо убежден, что неизбежно "возрождение могущества России не только как ядерной сверхдержавы, но и как сильной нации, не желающей более терпеть унижения" (с. 510).
Я касаюсь в основном содержания тома I, в котором Кастельс сосредоточил внимание на процессах экономической трансформации. В томе II, как очевидно из его оглавления (см. выше), он обсуждает процессы политической перестройки, индивидуальной и общинной идентификации. В томе III анализируются модели глобальной интеграции, социального неравенства и социальной исключенности. Все эти вопросы заслуживают самостоятельного рассмотрения.
В заключение приведу мнение президента Лондонской школы экономики профессора Энтони Гидденса: "Это выдающийся труд по социальной и экономической теории, вероятно, наиболее значимая попытка по сравнению с любыми другими описать экстраординарные изменения, происходящие ныне в социальном мире".
Этими словами высококомпетентного и общепризнанного авторитета я и закончу свои заметки по поводу ставшей ныне доступной русскому читателю монографии.
* * *
Неоценимое значение при подготовке перевода книги имела поддержка и помощь коллег, сочетающих качества специалистов в области экономики и социологии и знатоков английского языка, д.ф.н., проф. Т.Ю.Сидориной, к.э.н. С.А.Афонцева, к.с.н. С.П.Баньковской, к.с.н. И.Ф.Девятко.
О. И. Шкаратан

1 В другом разделе М. Кастельс так уточняет этот тезис: "Российские группы интересов, особенно менеджеры компаний и правительственные аппаратчики, которые возглавляли процесс приватизации, удержали наиболее ценную собственность под своим контролем, однако занизили цены акций приватизированных компаний, чтобы предложить существенную прибыль иностранным партнерам в обмен на мгновенно получаемую наличность, которая чаще всего оседала на их банковских счетах за границей" (с. 149). Что же касается большинства россиян, то основой их повседневной жизни являются "механизмы выживания и мелкая торговля товарами... Квазинеформальная экономика киосков, как база для торговли, и возделывание овощей на дачах ради выживания - таковы реальные опоры перехода России к рыночной экономике" (с. 150).

Тип социума, который сложился в послевоенные десятилетия в ряде стран мира, успешно решивших ряд важнейших задач (модернизации экономики, создания эффективно действующих институтов демократии, обеспечения высокого уровня жизни значительной части своих граждан), коренным образом отличается от типов социума, существовавших в предыдущие исторические эпохи, и относится к числу очевидных фактов, которые не могут быть поставлены под сомнение.

Новый тип социума начал формироваться в странах Западной Европы, Северной Америки и Тихоокеанского региона приблизительно в начале 70-х гг. XX столетия. Одним из первых на это обстоятельство обратил внимание канадский социолог М. Маклюэн , который обобщил результаты своих наблюдений в получившей широкую известность книге «Галактика Гуттенберга», в которой он проанализировал те перемены, которые произошли в образе жизни, ментальных структурах, системе ценностных ориентаций населения стран западного мира под воздействием средств массовой коммуникации, а также в связи с появлением новых информационных технологий. Именно М. Маклюэн сформулировал тезис о возникновении монокультурного мира, где исчезают различия между странами не только по уровню технического развития, но и по культуре, где люди ориентируются на одни и те же ценности и стандарты потребления, используют одни и те же алгоритмы деятельности, придерживаются одного и того же стиля в одежде, в проведении досуга и т.д. Ему принадлежит и знаменитое определение современного мира как «глобальной деревни», где утрачено представление о расстоянии, где всем становится известно обо всем практически мгновенно, где регулятором отношений между людьми выступает общественное мнение и т.д.

В начале 80-х годов к осмыслению новой социальной реальности подключились японские исследователи, которые предложили свою трактовку «информационного» общества. С их точки зрения, уже в ближайшей исторической перспективе в ряде стран мира возникнут социальные системы, где вопросы производства, образования, повышения квалификации, социального творчества, содержательного досуга, а также проблемы бытового свойства будут решаться иным способом, чем существующий. По их мнению, широчайшее развитие получат так называемая «электронная коммерция», «электронные деньги», дистантное образование, виртуальные музеи, библиотеки, картинные и фотогалереи. Виртуальная жизнь в сети Интернет станет не только нормой, но естественным способом существования человека. Наиболее полно эта точка зрения на природу нового общества была изложена в работах известного социолога и философа Й. Масуда, автора широко известной книги «Информационное общество как постиндустриальное общество».

В своих трудах Й. Масуда практически не касался вопроса о тех принципиальных изменениях, которые происходят в культуре общества, вступившего в новый этап своего развития. О том, как изменилась система производства, распространения и потребления культурных ценностей за последние десятилетия, он говорил мимоходом.

Даниэл Белл - известный американский философ и социолог понимает под постиндустриальным обществом социум, где:

• а) производство услуг становится превалирующим по объему средств, затрачиваемых на его поддержание и развитие;
• б) лидирующую роль играют не собственники орудий и средств производства, а менеджеры-профессионалы, способные найти эффективные управленческие решения, обеспечивающие получение максимальной прибыли;
• в) резко повышается значение теоретических знаний как источника нововведений и формулирования политики;
• г) возрастает роль технологических оценок и прежде всего «интеллектуальной технологии»;
• д) лавинообразно увеличивается объем информации, производство и переработка которой превращаются в специализированные отрасли.

Говоря о постиндустриальном обществе, Д. Белл, по сути, имел в виду ту же самую реальность, которую Й. Масуда и другие ученые обозначали термином «информационное общество».

По мнению Д. Белла, в процессе становления постиндустриального общества культура обретает все более ярко выраженный автономный характер. Если в индустриальную эпоху экономика, политика, социальная структура общества и сфера культуры связывались общей системой ценностей, то в современных условиях наблюдается тенденция к их нарастающей разъединенности. Происходит радикальное разобщение между общественной структурой и культурой, что выражается в формировании особого «протестного типа сознания», принципиальном отказе от канонов в искусстве, музыке и литературе, разрушении общепринятых норм семейной и сексуальной жизни, антиинтеллектуализме и т.д. Д. Белл считает, что дальнейшая автономизация культуры может привести к утрате чувства реальности, исчезновению социальных ориентиров, радикальному отрешению от всего земного, что в свою очередь приведет к разрушению скреп, связующих общество, к утрате чувства солидарности и взаимной поддержки. С его точки зрения, противоречие между культурой и имманентными потребностями человека, как рода, будет главным противоречием грядущей информационной эпохи.

Касался проблематики информационного общества и американский социолог и публицист Элвин Тоффлер, который своих книгах «Третья волна», «Шок от будущего», «Метаморфозы власти» показал, что главным фактором развития современного западного общества является «информационный взрыв».

Информационная бомба взрывается в самой гуще людей, осыпая нас шрапнелью образов и в корне меняя и восприятие нашего внутреннего мира, и наше поведение .

С точки зрения Тоффлера, общество, которое грядет, будет характеризоваться прогрессирующей урбанизацией, разрывом привычных связей между людьми, превращением СМИ в «четвертую власть», всеобщей грамотностью, ростом интенсивности труда, широким распространением узкой специализации в сфере науки, на производстве, ориентацией масс на инструментальные ценности. Доминирующим в этом обществе будет социальный тип личности, который полностью совпадает по своим характеристикам с тем типом, который Ортега-и-Гассет определил как «массового человека». Если говорить о культуре, то лидирующую роль в этом обществе будет играть массовая культура, главным отличительным признаком которой является то, что она создается для потребителей духовных ценностей специализированным отрядом людей, владеющих знанием законов социальной психологии и способных в максимальной степени удовлетворять скрытые и откровенно выраженные желания своих зрителей, читателей, слушателей.

Однако те образы информационного общества, которые присутствуют в трудах Маклюэна, Белла, Тоффлера и даже Масуды, - это только эскизы того общества, которое грядет. Тщательно прорисованный же его портрет, выполненный яркими красками, содержится в работах одного из крупнейших социальных философов и социологов современности Мануэля Кастельса, и прежде всего в его книге «Информационная эпоха: экономика, общество культура», ставшей научным бестселлером последнего времени.

С точки зрения Кастельса, информационное общество отличается от всех остальных, прежде всего тем, что в нем формируется другая - информациональная - экономика . Переход к подобному типу экономики может быть приравнен к величайшему перевороту, который когда-либо происходил в жизни человечества. Он не идет ни в какое сравнение с переходом от сельскохозяйственной к индустриальной экономике и даже от индустриальной экономики к экономике услуг, который произошел относительно недавно и который привел к коренным переменам в жизни как минимум четверти населения Земли, проживающего в странах так называемого «золотого миллиарда»

Информациональная экономика возникает, по Кастельсу, как результат принятия и реализации на практике новой технологической парадигмы, во главу угла которой поставлено использование в максимальной степени новых информационных технологий и новых методов управления, коренным образом отличающихся от тех, которые в свое время применяли Тайлор, Файоль, Форд, Кейнс, заложившие основы современного менеджмента. Такова ее первая отличительная черта

Глобальная экономика, которая представляет собой исторически новую реальность, отличную от мировой экономики, является второй отличительной чертой этой экономики. Согласно Ф. Броделю и И. Валлерстайну, под мировой экономикой понимается такая система, где процесс накопления капитала происходит по всему миру, и она существует на Западе по крайней мере с XVI в. Глобальная же экономика представляет собой нечто другое: это экономика, способная работать как единая система в режиме реального времени в масштабе всей планеты.

Стремление создать экономику такого типа существовало у наиболее прогрессивно мыслящих представителей европейской буржуазии практически с начала формирования капиталистических общественных отношений, но только в конце XX в. мировая экономика смогла стать по-настоящему глобальной на основе новой инфраструктуры, основанной на информационных и коммуникационных технологиях.

Третьей характерной чертой экономики информационного общества является особый тип взаимодействия между исторически сложившимися общественными институтами и глобальными экономическими агентами. Если в индустриальном обществе корпорации не оказывали вообще или оказывали минимальное влияние на процесс функционирования государственных структур, то транснациональные корпорации, являющиеся главными субъектами экономической жизни сегодня, самым непосредственным образом воздействуют на формирование внутренней и внешней политики государств, на законотворческий процесс и политическую жизнь общества. И хотя роль государства в регулировании процессов в экономике пока остается достаточно большой, тем не менее есть весомые основания утверждать, что в информационном обществе наметившаяся тенденция будет закономерностью.

Четвертой характерной чертой экономики информационного общества является ее высокая динамичность.

Наконец, данная экономика характеризуется своей взаимозависимостью, асимметрией, регионализацией, растущей диверсификацией, избирательной включенностью, исключающей сегментацией, необычайно изменчивой геометрией, которые ведут к изменению исторически сложившейся экономической географии.

Однако информационное общество, по мысли М. Кастельса, отличается не только своей экономикой, которая является экономикой особого типа, не имеющей аналогов, но и новой системой связей и отношений, которые складываются не только в сфере производства, но и во всех остальных сферах жизни общества. Информационное общество - это общество сетевых структур, децентрализованного управления, новых организационных стратегий, которые возникают как результат поиска альтернативных решений учеными и менеджерами, осознавшими тот факт, что возможности системы массового производства исчерпаны и будущее за так называемым «гибким производством», способным быстрее реагировать на изменение спроса, учитывать перемены, происходящие в потребностях и вкусах покупателей.

Эта система связей и отношений возникла тогда, когда спрос сделался непредсказуемым ни по количеству, ни по качеству; когда рынки во всем мире диверсифицировались и вследствие этого стали с трудом поддаваться контролю; когда темп технологических изменений сделал устаревшим узкоспециализированное производственное оборудование, а система массового производства стала слишком жесткой и дорогой для новой экономики. Ответом на обозначившийся вызов стала гибкая производственная система, которая возникла в индустриальных районах Северной Италии, где производство еще в середине 70-х годов приспосабливается к непрестанным переменам, не претендуя на контроль над рынком товаров.

Изменение типа производства потребовало изменения типа управления и организационных форм. Место крупной корпорации как главного экономического агента заняли средняя и малая фирмы, обладающие уникальной способностью к выживанию, являющиеся источником инноваций и новых рабочих мест.

Следствием возникновения новой организационной структуры стало появление так называемых «горизонтальных корпораций», которые характеризуются:

• а) организацией, строящейся вокруг процесса, а не задачи;
• б) «плоской» иерархией;
• в) командным менеджментом;
• г) измерением результатов по удовлетворенности покупателя;
• д) вознаграждением, основанным на результатах работы команды;
• е) максимизацией контактов с поставщиками и покупателями;
• ж) информированием, обучением и переподготовкой сотрудников на всех уровнях.

Такие корпорации являются сетевыми структурами, где управление децентрализовано, производство подстраивается под потребителя, каждая из экономических единиц, составляющих «горизонтальную» корпорацию, обладает автономией в такой степени, что позволяет себе даже конкурировать с другой структурной единицей, хотя и в рамках общей стратегии развития корпорации.

Сети - это фундаментальный материал, из которого новые организации строятся и будут строиться. Они способны формироваться и распространяться, образно говоря, не только по главным улицам, но и глухим переулкам глобальной экономики, поскольку опираются на информационную мощь, предоставляемую новой технологической парадигмой.

Наконец, информационное общество, по мысли М. Кастельса, отличается от других типов обществ своей культурой, которую можно определить как «культуру реальной виртуальности». Формулируя подобную дефиницию, Кастельс опирается на представление об изначальной виртуальности нашего культурного опыта. С его точки зрения, благодаря неоднозначности языка вся реальность воспринимается виртуально. Особенностью культуры реальной виртуальности является то, что она образует систему, в которой сама реальность полностью погружена в выдуманный, виртуальный мир и вне его не воспринимается действующим субъектом. Именно такой тип культуры будет доминирующим в информационном обществе, черты которого уже проступают вполне зримо и явственно.

Таким представляет информационное общество Мануэль Кастельс, создавший концепцию социального развития, учитывающую реалии новой исторической эпохи, начавшейся на рубеже 70-80-х гг. XX столетия.

К этому портрету информационного общества можно добавить черты, без которых его теоретический образ будет неполным.

Сегодня очевидно, что культура общества, которое грядет, будет культурой, где окончательно закрепится то соотношение между народной, элитарной и массовой культурой, которое наметилось еще в конце 30-х годов XX столетия и было зафиксировано в классических трудах Н.А. Бердяева «Философия неравенства» и в трудах X. Ортеги-и-Гассета «Восстание масс», «Дегуманизация искусства», «Размышления о Дон Кихоте» и других, где было показано, что массовая культура постепенно становится доминирующим типом культуры в современном западном обществе, что она стремительно расширяет ареал своего влияния, в полном смысле подавляя народную культуру и существенно деформируя элитарную. Обладая исключительно высокой степенью адаптивности, опираясь на мощь средств массовой коммуникации, массовая культура за последние десятилетия стала культурой миллионов, которые свято убеждены, что приобщение к миру масскульта и есть приобщение к миру Культуры, что овладеть мировым культурным наследием возможно, читая журналы в глянцевых обложках типа «Она», «Он» или «Караван», посещая презентации или тусовки музыкальной, театральной и кинематографической богемы.

Очевидно и то, что это будет культура, базирующаяся на ценностях культуры западной цивилизации. Хотя сегодня национальными правительствами, международными и национальными общественными организациями, в том числе и ЮНЕСКО, а также отдельными энтузиастами предпринимаются титанические усилия на сохранение многообразия культурных миров, тем не менее следует признать, что процесс американизации национальных культур, начавшийся после Второй мировой войны, получил новый импульс в связи с превращением США в единственную сверхдержаву, располагающую не только военными, техническими, но и интеллектуальными ресурсами, способную осуществлять массированную экспансию своих культурных ценностей и своего образа жизни.

Нет сомнения и в том, что большинство тех, кто будет жить в информационном обществе, будут обладать так называемой «мозаичной культурой», основные черты которой были раскрыты А. Молем в его широко известной книге «Социодинамика культуры», где он показал, что под влиянием средств массовой коммуникации и превращения их в основной источник информации для миллионов формируется особый социальный тип личности с «расщепленным» сознанием, искаженным мировосприятием, деформированной шкалой ценностей. Отличительной характеристикой данного типа личности является то, что он познает окружающий мир по законам случая, через множество проб и ошибок.

Совокупность его знаний определяется статистически; он черпает их из жизни, из газет, из сведений, добытых по мере надобности. Лишь накопив определенный объем информации, он начинает обнаруживать скрытые в ней структуры. Он идет от случайного к случайному, но порой это случайное оказывается существенным 1 .

Этот человек обладает культурой особого типа, которая возникает под воздействием хаотического потока сообщений, который обрушивается на индивида из всех источников информации. В этой культуре нет «точек отсчета», мало подлинно общих понятий, но

Моль А. Указ. соч. С. 45.

зато много понятий, обладающих большой весомостью (опорные идеи, ключевые слова и т.п.)

Очевидно также и то, что в информационном обществе культурное неравенство различных групп станет еще более глубоким и ярко выраженным. Уже сегодня ясно, что уровень культурного развития человека определяется не столько тем, какое учебное заведение он окончил и даже не тем, в какой семье он родился и кем он является по социальному положению, а прежде всего тем, имеет или нет он доступ к основным источникам информации, есть ли у него возможность беспрепятственно получать сведения о том, что происходит в мире и в стране, в науке и искусстве, в политике и экономике.

В информационном обществе явно произойдет разделение членов общества на тех, кто имеет доступ к информации, и тех, кто его лишен. Первые постепенно превратятся в элиту общества, вторые - в аутсайдеров со всеми вытекающими из этого последствиями.

• Тоффлер А. Третья волна. - М., 1999. - С. 263.
• Здесь и далее использованы материалы книги М. Кастельса «Информационнаяэпоха: экономика, общество, культура». - М., 2000.

Концепция «сетевого общества» является одной из составляющих целостной теории информационального общества Мануеля Кастельса, охватывающей практически все области человеческой деятельности и позволяющей оценить фундаментальные последствия революции в ин­формационных технологиях.

Данная теория является разновидностью теории информационного общества, начавшей свое развитие со второй половины 60-х годов, как модификация концепции постиндустриального общества. Пик ее попу­лярности пришелся на начало 70-х годов, когда многие исследователи согласились с выводом, что в новых условиях «культура, психология, социальная жизнь и экономика формируются под воздействием техники и электроники, особенно компьютеров и коммуникаций, производствен­ный процесс более не является основным решающим фактором перемен, влияющим на нравы, социальный строй и ценности общества» .

Кастельс не использует привычную терминологию данной теории, отмечая, что термин «информационное общество» только лишь подчер­кивает роль информации в обществе, но информация, по его мнению, в самом широком смысле, то есть как передача знаний, имела критическую важность во всех обществах, включая средневековую Европу. Термин «информациональное» указывает у него на атрибут специфической фор­мы социальной организации, в которой благодаря новым технологиче­ским условиям, возникающих в данный исторический период, генерирование, обработка и передача информации стали фундаментальными ис­точниками производительности и власти . Такой подход выде­ляет М. Кастельса из рядов приверженцев традиционной версии постин­дустриализма.

Кастельс рассматривает формирующуюся сегодня в глобальном масштабе социальную структуру как сетевое общество, важнейшей чер­той которого выступает даже не доминирование информации или знания, а изменение направления их использования, в результате чего главную роль в жизни людей обретают глобальные, сетевые структуры, вытес­няющие прежние формы личной и вещной зависимости. Кастельс под­черкивает, что он именует социальную структуру информационного века сетевым обществом потому, что «оно создано сетями производства, вла­сти и опыта, которые образуют культуру виртуальности в глобальных потоках, пересекающих время и пространство… Не все социальные из­мерения и институты следуют логике сетевого общества, подобно тому как индустриальные общества в течение долгого времени включали мно­гочисленные предындустриальные формы человеческого существования. Но все общества информационной эпохи действительно пронизаны – с различной интенсивностью – повсеместной логикой сетевого общества, чья динамичная экспансия постепенно абсорбирует и подчиняет предсу-ществовавшие социальные формы» .

Кастельс определяет сетевое общество как динамичную открытую систему, допускающую новации без утраты баланса. «Сети являются орудиями, подходящими для капиталистической экономики, основанной на обновлении, глобализации и децентрализованной концентрации; для труда рабочих и фирм, базирующихся на мобильности и адаптивности; для культуры с бесконечной деконструкцией и реконструкцией; для по­литики, направленной, к моментальной обработке ценностей и общест­венных настроений, и для социальной организации, нацеленной на по­давление пространства и уничтожение времени» .

Сеть, по определению Кастельса, – это множество взаимосвязанных узлов. Конкретное содержание каждого узла зависит от характера той конкретной сетевой структуры, о которой идет речь . К ним отно­сятся, например, рынки ценных бумаг и обслуживающие их вспомога­тельные центры, когда речь идет о сети глобальных финансовых пото­ков. К ним относятся советы министров различных европейских госу­дарств, когда речь идет о политической сетевой структуре управления Европейским союзом и т. п.

Согласно закону сетевых структур, расстояние (или интенсивность и частота взаимодействий) между двумя точками (или социальными положениями) меньше, когда обе они выступают в качестве узлов в той или иной сетевой структуре, чем когда они не принадлежат к одной и той же сети. С другой стороны, в рамках той или иной сетевой структуры пото­ки либо имеют одинаковое расстояние до узлов, либо это расстояние во­все равно нулю. Таким образом, расстояние (физическое, социальное, экономическое, политическое, культурное) до данной точки находится в промежутке значений от нуля (если речь идет о любом узле в одной и той же сети) до бесконечности (если речь идет о любой точке, находя­щейся вне этой сети). Включение в сетевые структуры или исключение из них, наряду с конфигурацией отношений между сетями, воплощаемых при помощи информационных технологий, определяет конфигурацию доминирующих процессов и функций в современных обществах .

Сети децентрализуют исполнение и распределяют принятие реше­ния. У них нет центра. Они действуют на основе бинарной логики: включение/исключение. Все, что входит в сеть, полезно и необходимо для ее существование, что не входит – не существует с точки зрения се­ти, и может быть проигнорировано или элиминировано. Если узел сети перестает выполнять полезную функцию, он отторгается ею и сеть зано­во реорганизуется. Некоторые узлы более важны, чем другие, но они все необходимы до тех пор, пока находятся в сети. Не существует системно­го доминирования узлов. Узлы усиливают свою важность посредством накопления большей информации и более эффективного ее использова­ния . Значимость узлов проистекает не из их специфических черт, но из их способности к распределению информации. В этом смысле главные узлы – это не центральные узлы, а узлы переключения, следую­щие сетевой, а не командной логике.

Сети являются очень старой формой социальной организации, но в информационную эпоху они становятся информационными сетями, уси­ленными информационными технологиями. Сети имеют преимущество перед традиционными иерархически организованными морфологиче­скими связями. Кроме того, они наиболее подвижные и адаптивные фор­мы организации, способные развиваться вместе со своим окружением и эволюцией узлов, которые составляют сети.

Динамизм социальной структуры сетевого общества, его глобальный охват, обусловленный финансовыми рынками, военными технологиями, информационными потоками, делают сетевое общество расширяющейся системой, проникающей различными путями и с разной интенсивностью во все общества. Но именно эти различия исключительно важны, когда мы пытаемся понять реальные процессы жизни и смерти данной стран в данное время. Какого рода сетевое общество перед нами? Каковы раз­личные формы проникновения сетевой логики в разные сферы социаль­ной, экономической и политической организации? Эти вопросы стано­вятся крайне важными для понимания новых реальностей, возникающих где-либо на рубеже веков. Сетевое общество – это не модель успеха со­временности; подчеркивает Кастельс, скорее это крайне общая характе­ристика возникающей социальной структуры. В свое время таковым бы­ло индустриальное общество .

Поскольку темпы установления информационного общества в раз­личных странах различны, а формы взаимодействия с ранее существо­вавшими социальными структурами разнообразны, анализ возможных состояний, подобный тому, который сделал Мигель Кастельс, может служить ключом к пониманию как стабильности, так и кризиса в совре­менном процессе социальных изменений.

Сетевое общество – это не модель успеха со­временности; подчеркивает Кастельс, скорее это крайне общая характе­ристика возникающей социальной структуры. В свое время таковым бы­ло индустриальное общество.

Пространство потоков

Пространство есть выражение общества. Поскольку наши общества подвергаются структурной трансформации, разумно предположить, что в настоящее время возникают новые пространственные формы и процессы. Цель анализа, представленного здесь, - идентифицировать новую логику, лежащую в основе таких форм и процессов.

Задача эта нелегкая, поскольку кажущееся простым признание значимого отношения между обществом и пространством скрывает глубокую сложность. Это происходит потому, что пространство не есть отражение общества, это его выражение. Иными словами, пространство не есть фотокопия общества, оно и есть общество. Пространственные формы и процессы формируются динамикой общей социальной структуры. Сюда входят противоречивые тенденции, вытекающие из конфликтов и стратегий взаимодействия между социальными акторами, разыгрывающими свои противостоящие интересы и ценности. Кроме того, социальные процессы влияют на пространство, воздействуя на построенную среду, унаследованную от прежних социопространственных структур. В действительности, пространство есть кристаллизованное время. Чтобы подойти к подобной сложности возможно проще, будем двигаться шаг за шагом.

Что есть пространство? В физике его нельзя определить вне динамики материи. В социальной теории его нельзя определить без ссылок на социальную практику. Поскольку эта область теоретизирования - одно из моих старых увлечений, я все же подойду к проблеме, допуская, что "пространство является материальным продуктом по отношению к другим материальным продуктам - включая людей, - которые вовлечены в (исторически) детерминированные социальные отношения, придающие пространству форму, функцию и социальное значение"72. В близкой и более ясной формулировке Дэвид Харви в свой книге "The Condition ofPostmodernity" говорит:

"С материалистической точки зрения мы можем утверждать, что объективные концепции времени и пространства необходимо создаются через материальную практику и процессы, которые служат для воспроизведения социальной жизни... Фундаментальная аксиома моего исследования состоит в том, что время и пространство нельзя понять независимо от социального действия"73.

Поэтому мы должны определить на общем уровне, что есть пространство с точки зрения социальной практики; затем идентифицировать историческую специфику социальных практик, например, в информациональном обществе, которое лежит в основе возникновения и консолидации новых пространственных форм и процессов.

С точки зрения социальной теории пространство является материальной опорой социальных практик разделения времени (time sharing). Я немедленно добавляю, что любая материальная опора всегда несет в себе символическое значение. Под социальной практикой разделения времени я имею в виду факт, что пространство сводит вместе те практики, которые осуществляются одновременно. Именно отчетливое материальное выражение такой одновременности дает смысл пространству по отношению к обществу. Традиционно это понятие отождествлялось с близостью, однако фундаментальным является то, что мы отделяем базовую концепцию материальной опоры одновременных практик от понятия близости (contiguity), чтобы объяснить возможность существования материальной опоры одновременности, которая не связана с физической близостью, поскольку именно таков случай доминирующих социальных практик информационной эпохи.

Я утверждал в предшествующих главах, что наше общество построено вокруг потоков: капитала, информации, технологий, организационного взаимодействия, изображений, звуков и символов. Потоки есть не просто один из элементов социальной организации, они являются выражением процессов, доминирующих в нашей экономической, политической и символической жизни. Если дело обстоит именно так, материальной опорой процессов, доминирующих в наших обществах, будет ансамбль элементов, поддерживающих такие потоки и делающих материально возможным их отчетливое проявление в "одновременном времени". Поэтому я предлагаю идею, гласящую, что существует новая пространственная форма, характерная для социальных практик, которые доминируют в сетевом обществе и формируют его: пространство потоков. Пространство потоков есть материальная организация социальных практик в разделенном времени, работающих через потоки. Под потоками я понимаю целенаправленные, повторяющиеся, программируемые последовательности обменов и взаимодействий между физически разъединенными позициями, которые занимают социальные акторы в экономических, политических и символических структурах общества. Доминирующие социальные практики встроены в доминирующие социальные структуры. Под доминирующими социальными структурами я понимаю такое устройство организаций и институтов, при котором внутренняя логика играет стратегическую роль в формировании социальных практик и общественного сознания в обществе в целом.

Абстрактную концепцию пространства потоков можно лучше понять, конкретизировав ее содержание. Пространство потоков, как материальную форму поддержки процессов и функций, доминирующих в информациональном обществе, можно описать (скорее, чем определить) как сочетание по меньшей мере трех слоев материальной поддержки, которые, взятые вместе, образуют пространство потоков. Первый слой, первая материальная опора пространства потоков, состоит из цепи электронных импульсов (микроэлектроника, телекоммуникации, компьютерная обработка, системы вещания и высокоскоростного транспорта, также основанного на информационных технологиях), которые, взятые вместе, образуют материальную основу процессов, имеющих, по нашим наблюдениям, решающее стратегическое значение в сети общества. Это действительно материальная опора одновременных практических действий. Поэтому перед нами пространственная форма, такая же, как "город" или "регион" в организации торгового общества или индустриального общества. В наших обществах пространственное выражение доминирующих функций имеет место в сети взаимодействий, ставших возможными благодаря информационно-технологическим устройствам. В этой сети ни одно место не существует само по себе, поскольку позиции определяются потоками. Поэтому сеть коммуникаций является фундаментальной пространственной конфигурацией, места не исчезают, но их логика и значение абсорбированы в сети. Технологическая инфраструктура, на которой строится сеть, определяет новое пространство почти так же, как железные дороги определяли "экономические регионы" и "национальные рынки" индустриальной экономики; или очерченные внешними границами институциональные постановления граждан (и их технологически передовые армии) определяли "города" торгового общества в эпоху происхождения капитализма и демократии. Эта технологическая инфраструтура сама является выражением сети потоков, архитектура и содержание которых определяются силами, действующими в нашем мире.

Второй слой пространства потоков состоит из узлов и коммуникационных центров. Пространство потоков, в отличие от своей структурной логики, не лишено мест. Оно основано на электронной сети, но эта сеть связывает между собой конкретные места с четко очерченными социальными, культурными, физическими и функциональными характеристиками. Некоторые из них - это коммутаторы, коммуникационные центры, играющие роль координаторов ради гладкого взаимодействия элементов, интегрированных в сети. Другие представляют собой узлы сети, места, где осуществляются стратегически важные функции, строящие ряд базирующихся в данной местности видов деятельности и организаций вокруг некоторой ключевой функции в сети. Расположение в узле связывает местность со всей сетью. Как узлы, так и коммуникационные центры организованы иерархически, в соответствии со своим относительным весом в сети. Но такая иерархия может меняться в зависимости от эволюции видов деятельности, пропускаемых через сеть. В некоторых случаях какие-либо места могут быть исключены из сети, результатом разрыва связей является мгновенный упадок, и, следовательно, экономическая, социальная и физическая деградация. Характеристики узлов зависят от функций, выполняемых данной сетью.

Некоторые примеры сетей и узлов помогут понять данную концепцию. В качестве характерной для пространства потоков сети легче всего представить себе сеть, состоящую из систем принятия решений в глобальной экономике, особенно систем, касающихся финансовой сферы. Это возвращает нас к представленному в этой главе анализу "глобального города" как процесса, а не как места. Анализ "глобального города" как производственного центра (сайта) информациональной/глобальной экономики показал решающую роль "глобальных городов" в наших обществах и зависимость местных обществ и экономик от управленческих функций, осуществляемых в таких городах. Но за пределами главных "глобальных городов" другие континентальные, национальные и региональные экономики имеют собственные узлы, связывающие их с глобальной сетью. Каждый из этих узлов требует адекватной технологической инфраструктуры, системы вспомогательных фирм, обеспечивающих поддерживающие услуги, специализированного рынка труда и системы услуг, необходимых для профессиональной рабочей силы.

Как я показал выше, то, что истинно для высших управленческих функций и финансовых рынков, применимо также и к высокотехнологичному промышленному производству (и к отраслям, производящим высокотехнологичную продукцию, и к отраслям, использующим высокие технологии, т. е. ко всему передовому промышленному производству). Пространственное разделение труда, характеризующее высокотехнологичное производство, переходит в общемировую связь между инновационными средами, центрами высококвалифицированного производства, сборочными линиями и фабриками, ориентированными на рынок, причем имеется ряд межфирменных связей между разными операциями в разных местах производственных линий и другой ряд межфирменных связей между аналогичными функциями производства, расположенного в конкретных местах, которые стали производственными комплексами. Управленческие узлы, производственные центры и коммуникационные центры определены по сети и четко выражены в общей логике через коммуникационные технологии и программируемое, основанное на микроэлектронике, гибкое интегрированное производство.

Функции, которые должны выполняться каждой сетью, определяют характеристики мест, сделавшихся привилегированными функциональными узлами. В некоторых случаях, благодаря исторической специфике, которая привела к тому, что центром данной сети становится конкретная местность, центральными узлами сетей становятся самые неожиданные места. Например, было весьма маловероятно, чтобы Рочестер (штат Миннесота) или парижский пригород Villejuif станут центральными узлами мировой сети передовой медицины и медицинских исследований, тесно взаимодействующими между собой. Но расположение клиники Мэйо в Рочестере, а одного из главных центров лечения раковых заболеваний французской Администрации здравоохранения в Villejuif (в обоих случаях по случайным, историческим причинам) создало комплексы генерирования знаний и передовых методов лечения в этих неожиданных местах. Однажды сложившись, они привлекли исследователей, врачей и пациентов со всего мира: они стали узлами мировой медицинской сети.

Каждая сеть определяет свои центры (сайты) в соответствии с функциями каждого центра и его местом в иерархии, а также с характеристиками продукта или услуги, которые обрабатываются в сети. Так, одна из самых могущественных сетей в нашем обществе - сеть производства и распределения наркотиков (включая отмывание денег) построила специфическую географическую систему, которая изменила значение, структуру и культуру обществ, связанных в сети74. В сфере производства и сбыта кокаина центры выращивания коки - Чапаре или Альто Бене в Боливии или Альто Хуалланга в Перу - связаны с лабораториями по выработке готового кокаина и центрами управления в Колумбии, которые были до 1995 г. филиалами штаб-квартир Медельинского и Калийского картелей, которые, в свою очередь, связаны с такими финансовыми центрами, как Майами, Панама, Каймановы острова и Люксембург, с транспортными центрами сетей перевозки наркотиков в Мексике, такими, как Тамаулипас или Тихуана, и, наконец, с центрами распределения в основных метрополисах Америки и Западной Европы. Ни одно из этих мест не может существовать в такой сети само по себе. Картели и их ближайшие американские и итальянские союзники были бы скоро выброшены из бизнеса без боливийского или перуанского сырья, без швейцарских и германских химикатов, без полулегальных финансовых сетей в банковском раю и без сетей распределения в Майами, Лос-Анджелесе, Нью-Йорке, Амстердаме или Ла Корунье.

Поэтому, хотя в анализе глобальных городов дается самая прямая иллюстрация опирающейся на места ориентации пространства потоков в узлах и коммуникационных центрах, эта логика никоим образом не ограничена потоками капитала. Главные доминирующие процессы в нашем обществе отчетливо выражаются в сетях, которые связывают различные места и наделяют каждое из них ролью и весом в иерархии создания богатства, обработки информации и создания власти, которые, в конечном счете, и обусловливают судьбу каждой местности.

Третий важный слой пространства потоков относится к пространственной организации доминирующих менеджерских элит (скорее элит, чем классов), осуществляющих управленческие функции, вокруг которых строится организованное пространство. Теория пространства потоков начинается с допущения, гласящего, что общества асимметрично организованы вокруг доминирующих интересов, специфичных для каждой социальной структуры. Пространство потоков - не единственная пространственная логика наших обществ. Однако оно является доминирующей пространственной логикой, ибо в нашем обществе оно есть пространственная логика доминирующих интересов/функций. Но господство это не является чисто структурным. Оно осуществляется, т. е. воспринимается, решается и насаждается социальными акторами. Поэтому технократическая, финансовая и менеджерская элита, которая занимает в наших обществах ведущие позиции, будет также иметь специфические пространственные требования, касающиеся материальной/пространственной базы своих интересов и действий. Пространственные проявления информациональной элиты составляют другое измерение пространства потоков. В чем состоят эти пространственные проявления?

Фундаментальная форма господства в нашем обществе основана на способности господствующих элит к организации, идущей рука об руку со способностью дезорганизовать те группы общества, которые, составляя численное большинство, видят свои интересы частично (если не вообще) представленными только в рамках удовлетворения господствующих интересов. Четкая организация элит, сегментация и дезорганизация масс - вот, по-видимому, двойной механизм социального господства в наших обществах75. Пространство играет в этом механизме фундаментальную роль. Короче говоря: элиты космополитичны, народы локальны. Пространство власти и богатства пронизывает весь мир, тогда как жизнь и опыт народов укоренены в конкретных местах, в их культуре, истории. Поэтому, чем больше социальная организация основана на внеисторических потоках, вытесняющих логику любого конкретного места, тем больше логика глобальной власти уходит из-под социополитического контроля со стороны исторически специфичных местных и национальных обществ.

Если элиты хотят сохранить социальную сплоченность, разработать совокупность правил и культурных кодов, с помощью которых они могли бы понимать друг друга и господствовать над другими, устанавливая границы своего культурного/политического сообщества, они не захотят и не смогут стать текучими сами. Чем более демократичны институты общества, тем четче элиты должны отличаться от населения, не допуская чрезмерного проникновения политических представителей последнего во внутренний круг принятия стратегических решений. Однако я не разделяю маловероятной гипотезы существования "властвующей элиты" a la Райт Миллс. Напротив, реальное социальное господство проистекает из факта, что культурные коды встроены в социальную структуру таким образом, что владение этими кодами уже открывает доступ в структуру власти, и элите не нужно тайно блокировать доступ в свои сети.

Пространственное проявление такой логики принимает в пространстве потоков две главные формы. С одной стороны, элиты формируют свое собственное общество и составляют символически замкнутые общины, окопавшиеся за мощным барьером цен на недвижимость. Они определяют свое сообщество как пространственно ограниченную межличностную сетевую субкультуру. Я предлагаю гипотезу, согласно которой пространство потоков состоит из персональных микросетей, откуда интересы передаются через глобальное множество взаимодействий в пространстве потоков в функциональные макросети. Вот феномен, хорошо известный в финансовых сетях: крупные стратегические решения принимаются за ланчем в привилегированных ресторанах или в загородных домах за игрой в гольф, как в доброе старое время. Но выполняться такие решения будут мгновенно, через связанные телекоммуникациями компьютеры, и здесь, в ответ на рыночные тенденции, могут приниматься собственные решения. Таким образом, узлы пространства потоков включают жилое пространство и пространство для отдыха, которые вместе с резиденциями штаб-квартир и вспомогательными услугами образуют тщательно изолированные пространства, где сконцентрированы доминирующие функции и откуда имеется легкий доступ к космополитическим комплексам искусств, культуры и развлечений. Сегрегация достигается путем расположения в определенных местах и путем контроля над безопасностью этих мест, открытых только для элиты. С вершин власти и их культурных центров начинается ряд символических социопространственных иерархий, где элита более низкого управленческого уровня может воспроизводить символы власти и присваивать их, создавая социопространственные сообщества второго порядка, которые также будут стремиться изолировать себя от общества путем последовательной иерархической сегрегации. Все это, вместе взятое, равносильно социопространственной фрагментации.

Вторая основная отличительная культурная черта элит в информациональном обществе - это тенденция к созданию стиля жизни и дизайна пространственных форм, нацеленных на унификацию символического окружения элиты по всему миру. Исторически сложившаяся специфика каждой местности при этом вытесняется. Поэтому мы видим создание относительно замкнутых пространств на магистралях пространства потоков: международных отелей, убранство которых, от дизайна комнат до цвета полотенец, должно создавать ощущение принадлежности к внутреннему кругу и абстрагирования от окружающего мира, а потому повсюду делается одинаковым. Комнаты отдыха для VIP ("очень важных персон") в аэропортах, предназначенные для поддержания дистанции между собой и обществом на магистралях пространства потоков; мобильный, персональный, on-line доступ к телекоммуникационным сетям, так что путешественник никогда не потеряется; система обслуживания поездок, услуги секретарей, взаимные приглашения и прием гостей - все это сплачивает узкий круг корпоративной элиты через соблюдение одинаковых ритуалов в разных странах. Кроме того, среди информационной элиты распространяется все более гомогенный стиль жизни, игнорирующий культурные границы обществ: регулярное пользование тренажерными залами, джоггинг; обязательная диета - лососина-гриль и зеленый салат, заменяемые в Японии национальными аналогами - удоном и сашими, стены цвета "светлой замши", создающие в интерьере атмосферу уюта; вездесущие компьютеры с жидкокристаллическими мониторами; сочетание деловых костюмов и спортивной одежды; стиль "унисекс" в одежде и т.п. Все это символы интернациональной культуры, идентичность которых связана не с каким-либо специфическим обществом, но с принадлежностью к управленческим кругам информациональной экономики, игнорирующим глобальное культурное разнообразие.

Требование культурной общности между различными узлами пространства потоков отражается также в тенденции к архитектурному единообразию новых управленческих центров в различных обществах. Парадоксально, что попытка постмодернистской архитектуры сломать шаблоны и образцы архитектурной дисциплины привела в результате к навязчивой постмодернистской монументальности, сделавшейся в 1980-х годах общим правилом в зданиях новых корпоративных штаб-квартир от Нью-Йорка до Каошуна. Таким образом, пространство потоков включает символическую связь гомогенной архитектуры в узлах сетей во всем мире. Архитектура бежит от истории и культуры каждого общества и попадает в новый чудесный мир неограниченных возможностей, который скрывается за логикой средств массовой информации. Это культура электронного серфинга, где мы якобы можем вновь изобрести все формы в любом месте, стоит лишь прыгнуть в культурную неопределенность потоков власти. Замкнутость архитектуры во внеисторических абстракциях означает формальную границу пространства потоков.