Знаменитые собаки. Знаменитые собаки Смотреть что такое "Алкивиад" в других словарях
Латынина Ю.
В России есть два вида СМИ. Официальные и независимые.
Официальные СМИ излагают официальную картину мира: о том, как самый лучший в мире президент Путин назначил самого лучшего в мире премьера Зубкова и как в России идут демократические выборы в демократический парламент.
Независимые СМИ отражают немного другую картину мира; выборы получаются фарсом, Зубков – безвестной марионеткой.
На первый взгляд все просто. Официальные СМИ – это телевизор, для быдла. Те 10%, которые принимают решения, читают «Ведомости» и «Коммерсант», ходят в интернет. Стало быть, этим 10% должно вполне хватать независимой информации.
Ниже я постараюсь показать, что это не так. Что главная проблема огосударствления СМИ – не в том, что умный человек включает РТР и видит лажу . Главная проблема, грубо говоря, - что умный человек берет «Коммерсант» и читает обсуждение лажи .
Что происходит в общественном сознании общества, в котором доминируют официальные СМИ?
Во-первых , вместо событий мы начинаем обсуждать высказывания о событиях .
К примеру, в Грузии падает российская ракета, и главком ВВС заявляет, что ракету грузины принесли сами. И вот мы обсуждаем: мол, принесли или прилетела? И, разумеется, официальные СМИ разоряются, что принесли, а независимые - похихикивают.
Но беда в том, что обсуждение того, выпорола себя унтер-офицерская вдова сама или это сделал кто-то другой, вытесняет обсуждение действительно серьезных вопросов: что значит эта ракета? Был ли приказ о ней на высшем уровне? На среднем уровне? Или просто южноосетинская братва за ящик водки попросила пилота в Моздоке грохнуть радар в Гори, а пилот полетел и в левом рейсе потерял «левую» же залежавшуюся ракету?
Выходит интервью Басаева телекомании АВС. «Телекомпания не имела права брать интервью», - заявляет дюжина чиновников, и вот уже вместо содержания интервью или – что еще интересней – вопроса о том, почему Бабицкий мог разыскать Басаева, а спецслужбы – нет, все обсуждают: имела или не имела права телекомпания брать интервью?
Выходит письмо Ходорковского о кризисе либерализма. За две недели до выхода письма искромсанный до безличных тезисов черновик его, утащенный из камеры, опубликован на сайте "Утро.ру" за подписью какого-то неведомого, так никогда и не нашедшегося политолога. «Так он же не сам написал!» - раздается крик, и вместо содержания письма все обсуждают: сам Ходорковский писал или нет. (Прошла пара лет: Ходорковский с тех пор все пишет и пишет, поглощая в тюрьме невиданное количество философских и социальных трактатов, а неизвестный политолог как-то так и не показался живьем.)
Во-вторых , благодаря вездесущности официальных СМИ нечто, не являющееся событием, навязывается нам в качестве события .
Выходит, к примеру, доклад Госдепа США о развитии демократии. Бюрократическая жвачка обо всех странах мира, в которой России уделено на двести слов больше, чем Бурунди и Буркина-Фасо. Бурунди не жалуется, Буркина-Фасо тоже. У нас устраивают обсуждение доклада, причем, естественно, вместо вопроса «Есть или нет в России демократия?» обсуждают вопрос «Имеют ли США право говорить, что в России нет демократии?».
Официальные СМИ прицепились - и то, что не является событием даже в Бурунди, в России превратилось в факт оскорбления России Америкой.
Другой пример. К очередной годовщине 11 сентября очередная порция американских concerned citizens обращается к Конгрессу США с просьбой проверить, не взорвались ли башни-близнецы от пронесенной туда взрывчатки?
Эти консернутые ситизены – в США явление привычное и понятное, побочное следствие невероятной озабоченности США терактом. Это как с раком: есть тысячи и сотни институтов, занимающихся раком, есть врачи, которые учатся по десять лет, есть химиотерапия, облучение, хирургия, но именно из-за важности проблемы всегда кто-то да вывесит в интернете объявление: «Лечу рак 100%. Бензином». Так же и с терактом 11 сентября: и FEMA, и NIST опубликовали тома, и десятнки институтов промоделировали взрыв, и десятки книг вышли, в том числе и со всеми ответами на все вопросы «консернутых»: и именно потому, что Америка этим больна (это вам не Россия, где 1 сентября Москва празднует день города), всегда найдутся желающие предложить нетрадиционные методы лечения.
И вот этих, просящих выяснить, нельзя ли лечить рак бензином, показывают первой новостью по РТР. События просто нет. Но нам показывают, что оно есть: и обсуждают, сами американцы взорвали башни или нет?
И, наконец, третья проблема .
События создаются .
Я имею в виду не тот случай, когда государственные СМИ представляют как событие то, что событием не является. Я имею в виду события искусственные, выложенные из кристаллов, как цветы во дворце Снежной королевы, постановки, специально созданные для эфира, чтобы было чем его заполнить в условиях полного замалчивания реальных событий.
Пример: «Наши» у эстонского посольства. Нельзя сказать, чтобы этого события не было или чтобы оно было маргинальным, не стоящим внимания случаем, вроде петиции озабоченных ситизенов. Оно есть. Оно важно. Оно настолько важно, что иногда по одному только отсутствию «Наших» можно сказать, одобряет государство то или иное деяние или нет. (К примеру, деятельность г-на Лугового на ниве борьбы с британским империализмом «Наши» яйцами не поддерживают.)
Но ведь это исключительно пиар-событие. В том-то и глубокая разница между «Нашими» у эстонского посольства и, к примеру, «маленькой победоносной» русско-японской войной, что в 1905-м, желая укрепить имидж державы, Николай II ввязался в войну и проиграл, а в 2006-м режим, не имеющий армии, благоразумно не затевает войну даже с Эстонией, ограничиваясь съемками телевизионного фильма на тему: «Как «Наши» победили Эстонию яйцами».
Или другой пример: парламентские выборы. Ничем по сути от стояния «Наших» эта процедура не отличается. Процесс назначения парламента – еще менее важный процесс, чем процесс выбора членов правительства. Славные партии «Едро» и «Жиропень» не имеют значения даже как инструменты, которыми лупятся железнобокие кремлевские кланы. Сечин и Черкесов выясняют отношения под ковром: партии под ковер не пускают.
Но СМИ – и официальные, и независимые – дружно обсуждают, кто будет в первой тройке и как прошел съезд «Гражданской силы», дивной партии, основателями которой были Рявкин, Бабкин и Коврижкин. Хотя это неважно. Политический расклад и третий срок совершенно не зависят от того, кто будет в первой тройке «Едра». Но они довольно сильно зависят от того, сожрет ли Газпром ТНК-BP, а Сечин – Золотова?
В свое время Алкивиад отрубил хвост своей собаке, и когда друзья спросили его, зачем он это сделал, Алкивиад ответил: «Чтобы граждане Афин обсуждали это, а не что-нибудь другое про меня».
Благодаря картине мира, навязываемой официальными СМИ, независимые СМИ вынуждены обсуждать хвост собаки Алкивиада.
АЛКИВИАД
Алкивиаду было девятнадцать лет, когда началась Пелопоннесская война, огромное столкновение между демократическим афинским государством и аристократической Спартой и их союзниками. Вся дальнейшая жизнь Алкивиада связана с этой двадцатисемилетней войной. Умер он в год окончания Пелопоннесской войны.
Алкивиад принадлежал к богатому и знатному афинскому роду Алкмеонидов. Рано потеряв родителей, он воспитывался в доме великого Перикла, его родственника и опекуна.
У Перикла, правителя Афин, бывали выдающиеся люди того времени, и с детских лет Алкивиад встречал многих из них - поэта и драматурга Софокла, философа Анаксагора и других. Он хорошо знал и жену Перикла Аспазию, одну из самых блестящих женщин древней Греции.
Юноша получил прекрасное воспитание и образование. Он был очень красив и сохранял красоту всю жизнь, в детстве, отрочестве и в зрелом возрасте.
Природа наделила Алкивиада незаурядным умом и исключительными способностями. Однако наряду с хорошими чертами характера у него часто проявлялись и отрицательные. Он отличался горячим, неровным, изменчивым нравом, и поведение его часто бывало непредсказуемым. В одном Алкивиад был неизменен и всегда верен себе: он был честолюбив, любой ценой стремился первенствовать и, чтобы добиться успеха, не останавливался ни перед чем.
Рассказывали, что еще мальчиком Алкивиад однажды боролся со своим приятелем. Противник оказался более проворным и сильным. Почувствовав, что с ним не справиться, Алкивиад укусил обхватившую его руку. Противник от боли невольно разжал руки.
91
Позор! - закричал он,- ты кусаешься, как девчонка!
- Нет,- ответил Алкивиад,- я кусаюсь, как лев!
В другой раз мальчики играли на узкой улице в кости. Они подбрасывали костяшки и, когда они падали наземь, считали, сколько выпало очков. Настала очередь Алкивиада кидать. Он бросил кости, но не успел взглянуть, сколько ему выпало очков, как к играющим стала быстро приближаться телега. Алкивиад бросился навстречу.
- Останови лошадь! - крикнул он возчику.- Не порти игру!
Возчик не обратил внимания на мальчишку и продолжал понукать лошадь. Играющие расступились, чтобы пропустить телегу. Алкивиад же лег на дорогу перед приближавшейся лошадью и закричал:
- Теперь поезжай, если сможешь!
Возчик вынужден был остановиться. Испуганные прохожие бросились поднимать Алкивиада. Только когда проверили кости, телега смогла тронуться дальше.
Алкивиада занимали не только игры и забавы. Он рано начал учиться, был прилежен, внимательно слушал и легко все запоминал. Учителя радовались его способностям и успехам. Но и здесь проявился его непокорный нрав: он решительно отказался учиться играть на флейте.
- Это занятие недостойно свободного человека, оно лишает его речи. С флейтой у рта нельзя и слова сказать!
Никакие доводы не могли его переубедить. Более того, другие знатные афинские юноши стали подражать Алкивиаду. Постепенно свободные люди перестали обучаться игре на флейте. Это занятие стало считаться унизительным.
Всеобщее восхищение его красотой, умом, дарованиями вскружило голову Алкивиаду. Он решил, что ему все доступно, все дозволено, и он стал часто поступать недостойно, лишь бы обратить на себя внимание, заставить говорить о себе. Поступки его не раз возмущали афинян.
Однажды он пришел к грамматику (учителю) и попросил у него сочинения Гомера. Учитель сказал, что у него нет Гомера. Алкивиад ударил его и убежал.
Как-то раз ни с того ни с сего на потеху приятелей, с которыми он побился об заклад, он подошел к Гиппонику, богатому афинянину, пользовавшемуся доброй славой и всеобщим уважением, и ударил его. Этот наглый поступок всех возмутил. На другой день, чуть стало светать, Алкивиад пришел к Гиппонику.
- Прости меня,- сказал он,- я очень виноват. Отдаю себя в твои руки. Готов понести любое наказание.
Гиппоник простил обидчика. Несколько лет спустя он даже выдал за Алкивиада свою дочь Гиппорету, которая прожила с ним весьма нелегкую жизнь.
Были у Алкивиада и другие, не украшающие его поступки.
92
Например, у него была очень красивая и дорогая собака. В один прекрасный день Алкивиад приказал обрубить собаке хвост. Друзья укоряли Алкивиада за этот бессмысленный поступок, говорили, что в городе жалеют собаку и бранят его;
- Очень хорошо! - ответил Алкивиад.- Пусть лучше болтают о собачьем хвосте, чем обсуждают мои дела.
Достигнув совершеннолетия, Алкивиад смог принимать участие в спортивных состязаниях, в том числе и в Олимпийских играх. Богатство позволяло ему содержать конюшни со множеством лошадей и участвовать в беге колесниц, что могли позволить себе только самые богатые люди.
Однажды Алкивиад прислал в Олимпию сразу* семь колесниц. До этого никто не мог себе такого позволить. Он не только победил и получил первое место, но его колесницы заняли еще два призовых места. По обычаю, победитель мог заказать победную песнь. Ее написал для него знаменитый поэт Еврипид, он восславил Алкивиада такими словами:
93
Хочу воспеть тебя, сын Клиния. Победа прекрасна. Еще прекраснее, что тебе единственному из эллинов удалось прийти на колеснице первым, вторым и третьим!..
По старинным греческим обычаям тот, кто победил на Олимпийских играх, мог претендовать на власть в государстве. Конечно, для избрания на высшие государственные должности надо было еще обладать красноречием, уметь говорить в народном собрании. Впоследствии сам великий Демосфен отметил замечательные ораторские способности Алкивиада. Он умел мастерски говорить без подготовки, остроумно отвечать на вопросы, замечания и так увлекал слушающих, что мало кто замечал, что он слегка шепелявил.
Заметную роль в жизни Алкивиада играла его дружба с Сократом. С юных лет он сблизился с этим великим философом, который сделался его другом и наставником. Это доказывает, что от природы Алкивиад был одарен не только красотой, но и прекрасными душевными качествами, которые Сократ стремился сберечь. Он остерегал своего молодого друга от дурного влияния, которое на него оказывал круг веселых приятелей. Как мы видели, это не всегда удавалось и дурные наклонности Алкивиада брали верх.
Восемнадцатилетний Алкивиад участвовал в походе афинян к городу Потидее. Поход он совершил вместе с Сократом. В битве Алкивиад был ранен, и жизнь ему спас Сократ, отразивший врагов. В свою очередь при отступлении Алкивиад несколько раз защитил Сократа.
Эта странная дружба умудренного жизнью философа и неуравновешенного юноши крепла, несмотря на то, что Сократ откровенно обличал недостатки Алкивиада.
Принимать участие в государственных делах Алкивиад начал рано. Происхождение, богатство, влиятельные друзья и родня облегчали ему путь к занятию государственных должностей.
Но он хотел быть обязанным самому себе, своим талантам, своему ораторскому искусству.
Алкивиад не стал приверженцем ни одной из боровшихся в Афинах политических партий. В зависимости от обстоятельств и прежде всего своих целей он примыкал то к одной, то к другой партии. К народу же он относился презрительно, считал, что демократию лучше заменить властью сильного правителя. Еще в юности он открыто высказывал такие мысли. Как-то пришел он к правителю Афин Периклу, но тот не встретился с ним.
- Хозяин занят,- сказали слуги,- он размышляет над отчетом, с которым должен будет выступить перед народом.
- Лучше бы ему подумать над тем, как вообще ни в чем не отчитываться перед афинянами! - воскликнул Алкивиад.
Политическая деятельность Алкивиада началась в трудное для Афин время. Почти десять лет продолжалась война, принесшая неисчислимые бедствия. Многие видные деятели погибли в сражениях. Афины опустошила чума, которая унесла и Перикла. Ни Афины, ни
94
Спарта не достигли решающего успеха. В этой обстановке главе партии умеренных Никию удалось добиться заключения мира (421 г. до н. э.), который принес временное успокоение. Условиями мира многие в Афинах были недовольны, особенно горожане, торговцы, ремесленники, которым война приносила ряд выгод. Партию городского населения, выступавшую за продолжение войны, возглавлял ремесленник Гипербол. Алкивиад примкнул к этой партии и все силы своего могучего красноречия, всю свою энергию обратил на то, чтобы убедить народ возобновить войну. Ему удалось уговорить многих, но не Никия, своего главного политического противника.
Никий пользовался большим почетом и известностью, а после смерти Перикла сделался самым влиятельным человеком в Афинах. Своей осторожностью, можно сказать - нерешительностью, он отличался от Алкивиада, но многих привлекали к нему именно эти черты характера.
В 420 г. до н. э. Алкивиад был избран стратегом и стал во главе государства. Но влияние Никия, творца мира, оставалось огромным, что вызвало зависть Алкивиада, и он не видел иного способа оттеснить Никия, кроме срыва мирного договора и возобновления войны.
Как только между афинянами и спартанцами возникли первые недоразумения и разногласия, Алкивиад начал все более ожесточать своих земляков против лакедемонян, одновременно настраивая их против Никия.
Готовясь к возможному возобновлению войны, Алкивиад искал новых союзников и привлек к сближению с Афинами некоторые пелопоннесские государства, в том числе и старого врага Спарты - Аргос. Спартанцы выступили против Аргоса.
В Афинах в это время на смену Алкивиаду был избран Никий, который не оказал новым союзникам должной поддержки. Но он разрешил афинским добровольцам во главе с Алкивиадом прийти на помощь восставшим против Спарты пелопоннесцам. В сражении при Мантинее спартанцы победили. Аргосцы и другие пелопоннесские государства вынуждены были подчиниться Спарте.
Поражение при Мантинее привело к краху партии Алкивиада, настаивавшей на продолжении войны.
По установившемуся обычаю полководец, потерпевший поражение, часто не только лишался должности, но подвергался остракизму, изгнанию из страны. Однако Алкивиад оказался исключением из этого правила. Ловкий дипломат, умеющий убеждать людей и влиять на них, Алкивиад сумел договориться со своими противниками и остался в Афинах, фактически разделив власть с Никием. Изгнали же вместо Алкивиада вождя демократов Гипербола.
Алкивиад продолжал свою борьбу с Никием, стремясь любыми путями ослабить его популярность и влияние и добиться возобновления войны со Спартой. Алкивиад при этом не выбирал средств для достижения своей цели.
95
Дела Никия ухудшались, как вдруг из Спарты прибыло посольство с целью уладить споры, укрепить мирные отношения между государствами.
Это было ударом по Алкивиаду и его сторонникам. Стремясь во что бы то ни стало сорвать переговоры, он тайно встретился с послами.
- Не узнаю вас, спартанцы,- сказал он,- неужели вы забыли, что Совет всегда ласково принимает тех, кто обращается к нему. Только народ всегда высокомерен, несдержан, на него нельзя положиться. Ни в коем случае не открывайте афинянам, что вы уполномочены сами все решать, не ожидая одобрения из Спарты. Если народ про это узнает, он начнет требовать слишком многого. Нет, друзья мои, если только вы не хотите, чтобы вас заставили поступать вопреки вашей воле и вашим планам, ведите переговоры так, словно вы приехали только прощупать почву и никаких прав и полномочий у вас нет. А я вам охотно помогу.
Свои слова Алкивиад подтвердил клятвой. Послы поверили Алкивиаду, дивясь его красноречию и уму. Они рады были получить такую поддержку.
Назавтра собрался народ, чтобы выслушать послов. Они не успели вымолвить слова, как Алкивиад спросил:
- Правда ли, что вы прибыли с широкими, неограниченными полномочиями?
Памятуя о вчерашнем разговоре, послы ответили:
- Нет, это неверно.
- Ах, вот как! - вскричал Алкивиад, как будто не он нагло обманывал других, а сам жертва обмана.- Значит, вы ввели всех в заблуждение! Вы низкие, коварные лжецы! От них,- Алкивиад обратился к народу,- нельзя ждать ни здравых решений, ни здравых дел!
Народ негодовал. Ничего не подозревавший Никий был поражен таким вероломством.
Спартанские послы уехали ни с чем, и вскоре война возобновилась.
Алкивиад, избранный стратегом, проявил таланты политика и полководца. Ему удалось склонить на сторону Афин несколько больших городов, раньше стоявших за Спарту. Он умело руководил боевыми действиями на суше и на море. Вместе с тем народ возмущали и раздражали роскошь, в которой жил Алкивиад, его разнузданность, его щегольство, излишества. Он мог избить человека из-за пустяка. Возбуждали недовольство многие другие поступки Алкивиада. Но вместе с тем он тратил огромные деньги на организацию для народа театральных представлений, на подарки афинянам. Его щедрость привлекала людей. Он был полон противоречий. Но слава его предков, его красота и таланты заставляли афинян прощать Алкивиаду своеволие и пренебрежение древними обычаями. Драматург Аристофан сказал, что «народ любит и ненавидит Алкивиада, но не хочет обходиться без него».
96
Некоторые проницательные люди разгадали натуру Алкивиада и указывали народу на его стремление к самовластию, призывая, пока не поздно, обуздать его. Их призывы были тщетными. Но опасения эти оправдались, вскоре Алкивиад действительно принес много бед родине.
После того как война со Спартой возобновилась, Никий возглавил поход во Фракию, чтобы отвоевать расположенные недалеко от Потидеи золотые рудники и захваченный ранее спартанцами город Амфиполь. Поход закончился неудачей, и это еще более поколебало влияние Никия и его партии.
Честолюбивые стремления не давали покоя Алкивиаду. Он мечтал о том, чтобы стать владыкой всей Греции, объединенной вокруг Афин. Он думал о своей славе больше, чем об отечестве. Замыслы Алкивиада совпали с планами демократической партии. Он стал вождем тех, кто был сторонником военной экспедиции на остров Сицилию.
Сицилия еще при жизни Перикла манила афинян, а позднее мысль о завоевании этого богатого острова сделалась всеобщей.
Алкивиад все свое красноречие, всю свою бурную энергию употребил, чтобы побудить афинян направить войско в Сицилию. В своих зажигательных речах Алкивиад увлекал афинян заманчивыми картинами великого будущего Афинского государства.
- Сограждане! - призывал Алкивиад.- Мы должны овладеть Сицилией, и это будет только начало великих дел. Сицилия даст возможность двигаться дальше на запад и овладеть Карфагеном. Завоевав Сицилию и Карфаген, афиняне захватят сказочную добычу и все граждане Афин станут богатыми. Не надо будет работать, а только повелевать своими подданными.
В Афинах царило возбуждение. В это время туда прибыли послы от двух сицилийских городов, Эгесты и Леонтии. Они просили помощи против могущественных Сиракуз. Послы уверяли, что на острове Сицилия афинян ждут и едва афинские воины ступят на берег, вспыхнет всеобщее демократическое восстание. Послы обещали также большие деньги, чтобы содержать афинское войско, когда оно прибудет в Сицилию.
Просьба послов Эгесты и Леонтии обсуждалась в народном собрании. О Сицилии шли споры - на улицах, в домах, в мастерских, в лавках - словом, везде. Большинство афинян ничего не знали об этом далеком острове и рассказывали о нем разные небылицы. Но все думали, что Сицилия сказочно богата и завладеть ею будет легко.
Против Этих фантастических замыслов осмелился выступить только Никий:
- Сицилия очень велика,- говорил он,- там большое население, враждебное Афинам. У сицилийцев сильное войско и достаточно денег, чтобы вести войну.
Однако голосу благоразумия не вняли. Народное собрание решило начать поход и отправить в Сицилию шесть тысяч от-
97
борных воинов на многочисленных кораблях. Во главе войска были поставлены Алкивиад и Никий, а также известный своей храбростью Ламах. Полагали, что дерзкая отвага, несдержанность Алкивиада будет уравновешиваться опытом и осторожным характером Никия.
Весь город пришел в движение, все готовили предстоящий поход: богатые афиняне помогали строить и снаряжать корабли, союзники Афин доставляли нужные средства, крестьяне везли продовольствие, граждане, способные носить оружие, готовились к походу.
Уже после решения народного собрания об экспедиции в Сицилию Никий еще раз попытался образумить народ. Он обвинял Алкивиада в том, что тот из-за личных выгод, в погоне за славой готов подвергнуть отечество и его граждан страшной опасности.
- Ведь никто,- говорил Никий,- даже сам Алкивиад, толком не знает, что ждет там афинян. Возможна неудача, и это ослабит Афины и побудит Спарту к продолжению войны.
Однако и на этот раз народное собрание не обратило внимания на предостережение Никия.
Вскоре был готов большой флот (134 триеры), на который затратили огромные деньги.
Вдруг, накануне отплытия, в Афинах случилось неслыханное происшествие, встревожившее город. Проснувшиеся утром граждане увидели, что стоявшие на перекрестках улиц гермы разбиты, изуродованы. Гермы - невысокие четырехугольные столбы с головой бога Гермеса - чрезвычайно чтились в Афинах. Суеверные афиняне увидели в этом святотатстве дурной знак.
- Кто совершил богохульство?! Кто преступник?! - спрашивали горожане.
Вначале считали, что это сделали вражеские силы, которые надеялись, что осквернение герм афиняне сочтут плохим предзнаменованием и отложат, а может быть, и вовсе отменят поход. Другие видели в этом преступлении происки врагов демократии или изменников.
Началось расследование. Ходом расследования решили воспользоваться враги Алкивиада, увидев удобный повод, чтобы скомпрометировать его, сломать его карьеру. Особенно оживились противники Алкивиада, когда открылось еще одно преступление против религии.
Группа афинской молодежи во время пирушки разыгрывала у себя в доме мистерии богини Деметры, насмехаясь над этими таинствами, которые имели право совершать только специально посвященные женщины. Поползли слухи, что в этом осмеянии священных обрядов участвовал со своими друзьями и Алкивиад. Тайные доносы стали обвинять Алкивиада и в осквернении герм.
Алкивиад стал опасаться худшего. Однако, узнав, что моряки и сухопутное войско за него, что они не желают идти в поход без своего вождя, приободрился. Он стал энергично готовиться к своей защите в суде, требуя немедленного разбирательства дела.
98
Враги Алкивиада понимали, что при подобных обстоятельствах судьи могут быть снисходительными к нему и он даже сумеет оправдаться. Несколько ораторов, тайных недоброжелателей Алкивиада, выступили в народном собрании якобы с добрыми предложениями.
- Нелепо,- говорили они,- чтобы стоящий во главе такой важной экспедиции полководец задерживался, тратил время на ожидание суда. Пусть он отплывает в добрый час, а после возвращения из похода он сможет держать ответ перед законом.
Злой умысел, таящийся в этом предложении, не ускользнул от Алкивиада. Он опять потребовал немедленного суда.
- Очень худо,- сказал Алкивиад,- идти на врага, не очистившись от обвинений, от доносов, без уверенности в будущем. Суд нельзя откладывать. Я готов умереть, если не докажу своей невиновности. Когда же меня оправдают, я с легким сердцем отправлюсь в поход.
Но ему не удалось убедить народ, и был дан приказ к отплытию. В мае (415 г. до н. э.) экспедиция во главе с Алкивиадом, Никием и Ламахом вышла в море, взяв курс на Сицилию. Это были мощные силы: сто тридцать четыре триеры, пять тысяч тяжелых пехотинцев (гоплитов), более тысячи трехсот лучников, пращников и других легко вооруженных воинов, а также снаряжение и припасы.
Корабли афинян плыли на запад, к берегам Италии. Плавание шло благополучно, казалось, все идет как задумано и удастся поднять против Сиракуз другие сицилийские города. Однако, когда приблизились к цели плавания, поняли, что не все пойдет гладко. Оказалось, большинство греческих городов южной Италии настроено к афинянам враждебно. Появление огромной эскадры вызвало их беспокойство, они справедливо решили, что афиняне пришли не столько для помощи, сколько для подчинения себе греческих государств южной Италии.
Тем временем Алкивиад взял южноиталийский город Регию, затем высадился на Сицилии, где захватил город Катаны. После этого Алкивиад решил приступить к осаде Сиракуз. Ламах согласился с этим планом, но Никий выступил против. Между вождями начались бесплодные споры. Прерваны они были приходом из Афин священной триеры «Саламинии». Корабль пришел за Алкивиадом, ему приказано было возвратиться и предстать перед судом.
Случилось то, чего опасался Алкивиад.
После отплытия экспедиции в Афинах оживили свою деятельность враги Алкивиада. Речь шла уже не только об оскорблении мистерий и надругательстве над священными гермами. Выдвигались еще более серьезные обвинения: безбожники якобы хотели уничтожить демократию в Афинах. Начались многочисленные аресты подозреваемых, допросы, пытки.
Арестован был некий оратор Андокид, известный как ярый ненавистник демократии и приверженец аристократического прав-
99
ления. В тюрьме он сблизился с одним из товарищей по несчастью - Тимеем. Это был малоизвестный, но решительный и умный человек. Он убедил Андокида, что ему, чтобы спасти себя, нужно сделать ложный донос.
- Тот, кто сознается,- говорил Тимей,- и выдаст сообщников, получит прощение. Иначе ему грозит смертный приговор. А предав нескольких подозрительных личностей, он сам спасется и спасет многих честных людей.
Андокид согласился. Он сделал ложный донос на себя и еще на нескольких человек, в том числе, для большей убедительности, и на своих собственных рабов.
Андокид получил обещанное прощение, остальные были казнены.
Однако гнев народа не был удовлетворен, все раздражение обратилось на Алкивиада, и за ним послали «Саламинию».
Конечно, Алкивиад мог пренебречь приказом и остаться, защищенный преданным ему флотом и войском. Он предпочел подчиниться и сел на присланный за ним корабль. Алкивиад понимал, что ему грозит, и перед отъездом он через своих людей предупредил Сиракузы о планах афинян. Когда «Саламиния» причалила к гавани Фурии (южная Италия), Алкивиад сошел на берег и скрылся. Поиски ни к чему не привели.
Кто-то из жителей узнал Алкивиада и спросил:
- Неужели ты не веришь родине?
- Отчего же,- возразил Алкивиад,- верю, но только не в тех случаях, когда дело касается моей жизни. Тут я не поверю даже родной матери...
Вскоре Алкивиад узнал, что его заочно обвинили в осквернении герм, в оскорблении мистерий и приговорили к смерти. Имущество его было конфисковано, а жрецы должны были проклясть его как изменника и оскорбителя святынь.
Узнав о приговоре, Алкивиад вскричал:
- О, я докажу им, что я еще жив!
Потеряв надежду на возвращение в отечество, опасаясь, что его выдадут Афинам, он решился на измену. Алкивиад послал гонца в Спарту и просил об убежище, убеждая, что он спартанцам принесет больше пользы как друг, чем причинял вреда будучи врагом.
Спартанцы приняли Алкивиада. Прибыв в Спарту, он прежде всего убедил спартанцев послать отряд в Сицилию для борьбы с афинянами. Затем он посоветовал занять и укрепить важный пункт в Аттике - Декелснь, откуда они смогут опустошать страну. Своими действиями Алкивиад принес много бед родине.
Между тем командование в Сицилии перешло целиком к Никию, человеку нерешительному, который к тому же после отъезда Алкивиада перестал верить в успех экспедиции. Потратив несколько месяцев на бесцельное плавание вдоль берегов Сицилии, возбудив недовольство войска, он только осенью осадил Сиракузы. Но с наступлением холодов Никий отвел свои силы на зимний отдых.
100
Только следующим летом началась регулярная осада Сиракуз. Стал намечаться некоторый успех, военный и политический. Афиняне нанесли поражение сиракузянам под стенами города. Сицилийские города стали искать связи с афинянами.
В это время на помощь Сиракузам прибыл сильный спартанский отряд, посланный по совету Алкивиада. Спартанцы нанесли серьезный удар осаждающим и прорвались в окруженный город.
Никий растерялся, он слал просьбы в Афины, умоляя прислать подкрепление и освободить его от командования.
Афины в это время испытывали серьезнейшие трудности. Шла война. Спартанцы, занявшие по совету Алкивиада Декелень, лежащий в центре Аттики, совершали оттуда набеги, разоряли поля, препятствовали доставке хлеба в город.
Наступило третье лето Сиракузской экспедиции.
Народное собрание Афин решило все же послать подкрепление Никию. Более семидесяти кораблей с пятью тысячами гоплитов, тремя тысячами копейщиков, лучников и пращников было отправлено в Сицилию. Возглавлял эти силы опытный полководец Демосфен. Когда подкрепление прибыло под Сиракузы, Демосфен обвинил Никия в трусости и настоял на немедленном решающем сражении. Никий вынужден был уступить. Однако афинян постигла неудача, они были разбиты и потеряли много людей.
Дух воинов пал. Решено было снять осаду и уйти из Сицилии. Когда все уже было готово к отплытию, ночью началось лунное затмение. Суеверный, как и большинство афинян, Никий счел это дурным предзнаменованием. Отплытие решили отложить на месяц, до следующего полнолуния. Забросив все дела, Никий приносил жертвы богам, молил их отвратить грозящие великие бедствия.
Враги же не теряли времени. В ожесточенном морском бою они нанесли поражение афинянам, а главное - закрыли выход из гавани. Была сделана попытка прорваться, но скучившиеся в небольшой бухте многочисленные неповоротливые афинские корабли сражались в невыгодных для них условиях, потерпели неудачу и не смогли вырваться из западни.
Сухопутному войску враги тоже преградили пути отхода. Окруженным афинянам оставался один путь к спасению: вырваться из кольца и отступить во внутренние районы Сицилии.
С рассветом афиняне стали пробиваться. Завязалось кровопролитное восьмидневное сражение. Вражеская конница непрерывно атаковала. Множество убитых приходилось оставлять без погребения. Больной Никий шел со своими воинами, разделяя с ними тяготы. Глядя на него, многие вспоминали, что Никий был против экспедиции в Сицилию.
Вскоре усталые, голодные, изнемогающие от жажды афиняне были прижаты к берегу реки. Спартанцы и сиракузяне начали избиение вражеских воинов. Положение сделалось безнадежным, афиняне прекратили сопротивление и сложили оружие.
101
Народное собрание Сиракуз постановило предать казни Никия и других военачальников афинян. Часть пленных была продана в рабство, а большинство отправлено на тяжкие работы в каменоломни, где почти все и погибли.
Таков был печальный конец Сицилийской экспедиции.
Гибель флота и войска в Сицилии была страшным ударом для Афинского государства, что сказалось на дальнейшем ходе войны.
Алкивиад, который был главным зачинщиком сицилийского похода, жил в Спарте и деятельно боролся против своего отечества. Спартанцы восхищались дальновидностью и острым умом Алкивиада и вели военные действия, в значительной степени следуя его советам.
Всех удивлял образ жизни Алкивиада. Недавний богач, привыкший к изысканной еде, к роскоши, поражавший афинян своими тратами, пирами, решительно изменился. Он мало чем отличался от суровых спартанцев, занимался гимнастикой, купался в холодной воде, коротко стригся, питался ячменными лепешками и черной похлебкой, был немногословен.
Алкивиад, подобно хамелеону, всегда умел приспособляться к окружающей обстановке, при этом одинаково хорошо усваивая и хорошее, и дурное. Если в Спарте он был невзыскателен, серьезен, то в Ионии - беспечен и нежен, во Фракии беспробудно пьянствовал, а в Фессалии не слезал с коня. Все это были лишь внешние перемены, маска, которую надевал Алкивиад, чтобы понравиться окружающим и добиться своих целей.
Влияние Алкивиада в Спарте постепенно уменьшалось, росла враждебность к нему. Многие знатные спартанцы относились к Алкивиаду с недоверием и завидовали успехам чужеземца. Ненавидел его и царь Агис, жену которого Алкивиад соблазнил. Кроме того, значительные успехи Спарты в войне и ослабление Афин сделали менее нужными советы Алкивиада.
Почувствовав изменение обстановки, Алкивиад стал подумывать об отъезде из страны. Как раз в это время ему надлежало отправиться в Ионию, чтобы действовать там в интересах Спарты. Ему удалось склонить к выходу из союза с Афинами много греческих государств Ионии. Вскоре до него дошли слухи, что в Спарте его собираются приговорить к смерти. Не дожидаясь подтверждения этих слухов и опасаясь могущества Спарты, Алкивиад бежал к наместнику персидского царя Тиссаферну.
Это был хитрый и коварный человек, ярый враг всех греков. Он поддерживал то Афины, то Спарту, стремясь ослабить обе стороны. Все же, несмотря на свой жестокий нрав и ненависть к грекам, он понимал, что Алкивиад может быть ему полезен. Кроме того, он был очарован этим человеком, его умом и красотой и осыпал гостя любезностями, дарами и почестями. Алкивиад скоро стал самым влиятельным лицом при дворе сатрапа, который прислушивался к его советам.
Алкивиад посоветовал Тиссаферну уменьшить помощь Спарте
102
и не доводить Афины до крайности. Пусть греки сами, говорил он, изнурят и ослабят друг друга, и тогда Персия сможет господствовать над всей Грецией. Так убеждал он персидского наместника, но в душе, оставаясь афинянином, тревожился, что его родной город может погибнуть, а он сам окажется в руках спартанцев, приговоривших его к смерти.
Скоро и спартанцы, и афиняне поняли, что многое зависит от Алкивиада, и стали думать о том, чтобы привлечь его на свою сторону. Афины не могли бороться одновременно и со Спартой, и с Персией, и потому сближение с Персией становилось выходом из положения. Помочь в этом мог Алкивиад. Со своей стороны, Алкивиад искал сближения с Афинами, надеясь на отмену заочного приговора и возвращение в отечество.
В то время афинский флот и основное войско находились у острова Самос. Несмотря на неудачи, это еще была грозная сила.
Положение Афин тогда было тяжелым. Сказались последствия долгой войны. Многие жители жаждали мира, но понимали, что с демократической властью Спарта не пойдет на соглашение. В этой обстановке противники демократии подняли голову.
Пользуясь тем, что демократически настроенные флот и войско были далеко, афинские аристократы произвели государственный переворот. Власть перешла к небольшой группе аристократов, олигархов. Новые правители начали жестокую расправу со своими противниками. Был оставлен в силе и смертный приговор, вынесенный когда-то Алкивиаду.
Алкивиад был разочарован и ближе сошелся с демократами. Шаг этот облегчило то, что матросы и воины, стоявшие у Самоса, были решительными сторонниками демократии и обратились к Алкивиаду, прося стать во главе флота и войска и повести их в Афины против олигархов. Предложение было почти единогласным. Только один военачальник заметил:
- Алкивиад одинаково равнодушен и к аристократам, и к демократам, он ищет только средства, чтобы вернуться на родину.
Алкивиад согласился возглавить афинские силы. Опытный полководец и политик, он, однако, понимал, что, если флот уйдет к своим берегам, вся Иония, Геллеспонт окажутся беззащитными и будут легко захвачены спартанцами. Ему удалось изменить настроение войска и настоять, чтобы флот не шел к берегам Аттики.
В Афинах между тем народ, руководимый сторонниками и друзьями Алкивиада, выступил за демократию и низложил олигархов. Народ Афин ждал прибытия Алкивиада, который понимал, что его положение непрочно, зависит от милости толпы. Он же хотел вернуться только как победитель и спаситель родины.
Стремясь любым путем укрепить свою позицию, Алкивиад отправился к Тиссафену, надеясь уговорить его помочь афинянам. Но коварный сатрап на этот раз принял его враждебно, приказал схватить и бросить в тюрьму. Месяц пробыл Алкивиад в темнице, прежде чем ему удалось бежать и вернуться к афинскому войску.
103
В октябре 411 г. до н. э. восемнадцать кораблей под командованием Алкивиада покинули Самос. Узнав, что большой спартанский флот и присоединившиеся к нему персидские суда, возглавляемые Фарнабазом, находятся неподалеку от Абидоса (у входа в Геллеспонт), Алкивиад двинулся туда. Афиняне стали на якорь близ входа в гавань. Моряки соблюдали все меры предосторожности, чтобы враг не заметил их приближения. В этот момент разразилась гроза, все потемнело, хлынул ливень, что помогло скрытно завершить приготовления. Когда прояснилось, Алкивиад увидел спартанский флот. Опасаясь преждевременно обнаружить свои истинные силы и не желая дать врагам времени уклониться от боя, Алкивиад приказал большинству своих кораблей держаться позади. Сам же с небольшим числом судов двинулся навстречу спартанцам. Завязалось ожесточенное сражение. В разгар боя, когда успех склонялся на сторону спартанцев, появился главный афинский флот, и все изменилось. Спартанские корабли обратились в бегство. Матросы искали спасения на берегу. Алкивиад стремительно высадил десант и полностью разгромил врагов. Пал и их военачальник Миндар. Фарнабазу удалось ускользнуть. Много спартанских кораблей было потоплено, остальные захвачены афинянами. В руки афинян попало донесение спартанцев, как обычно, лаконическое: «Деревяшки погибли. Миндар окочурился. Экипаж голодает. Не знаем, что делать».
Афины вернули себе господство на море. Теперь Алкивиад начал приводить к покорности отпавших от Афин союзников. Он захватил город Халкедон, стоявший на берегу Босфора. Подошедший на помощь персидский сатрап Фарнабаз был отброшен.
После этого Алкивиад двинулся против Византия, стоящего на другом берегу пролива, и осадил город. Сторонники афинян открыли городские ворота. В кровопролитном сражении Алкивиад снова добился победы.
Вот теперь, одержав столько побед над врагами, он рискнул направиться на родину, где его когда-то приговорили к смерти.
Украсив борта своих триер трофейными щитами и другой военной добычей, ведя за собой захваченные у спартанцев корабли, он тронулся в путь.
После восьмилетнего изгнания Алкивиад вернулся в Афины. Встреча превзошла его ожидания. Огромная толпа встречала его радостными криками, ему подносили цветы, все стремились увидеть спасителя Афин, старики показывали его детям.
Конечно, радость граждан омрачалась печальными воспоминаниями о пережитых несчастьях. Многие вспоминали роковую сицилийскую экспедицию и то, что она была начата Алкивиадом.
В народном собрании Алкивиад со слезами рассказал о своих страданиях, о своей судьбе. Он старался внушить согражданам бодрость и надежды на лучшее будущее. Афиняне наградили его золотым венком и избрали стратегом-автократором (единоправителем). Отныне Алкивиаду подчинялись морские и сухопутные силы Афин.
104
Алкивиад находился на вершине славы. Простой люд, беднота питали к нему безграничную любовь. Народ с радостью подчинялся его единоличной власти, надеясь, что он будет действовать в интересах государства.
Но противники Алкивиада, аристократы, старались поскорей выпроводить его из Афин. Война еще продолжалась, и был прекрасный предлог избавить столицу от его присутствия.
В кратчайший срок было снаряжено сто кораблей, и Алкивиад отплыл на восток.
Народ по-прежнему верил, что для Алкивиада нет ничего невозможного.
И на этот раз Алкивиад одержал несколько побед, но решающего успеха не достиг. Это вызвало разочарование. Прошлое Алкивиада не было забыто, и любая неудача вызывала не только недовольство, но и всяческие подозрения. Подняли голову враги полководца и начали выступать против него с прямыми обвинениями.
Алкивиад, который нуждался в средствах для содержания войска, часто отлучался в поисках денег и продовольствия.
Во время одной из таких отлучек Алкивиад передал командование флотом стратегу Антиоху. Это был прекрасный моряк, но вздорный, заносчивый и недалекий человек. Встретив спартанский флот, которым командовал Лисандр, Антиох, несмотря на строгий приказ уклоняться от столкновения, все же начал бой, потерпел поражение и сам погиб.
Узнав об этом, Алкивиад срочно возвратился на Самос и, возглавив основные морские силы Афин, повел их против спартанского флота. Но Лисандр, зная военное искусство Алкивиада, уклонился от битвы.
Когда весть об этих событиях пришла в Афины, оживились враги Алкивиада, они стали будоражить народ, крича всюду, что Алкивиад, в то время как рядом находится вражеский флот, передал командование ничтожным людям, хвастунам, а сам плавал куда хотел, пьянствовал. Припомнили Алкивиаду и прошлые грехи.
Народное собрание поверило обвинениям, отрешило Алкивиада от командования и выбрало других стратегов.
Об этом решении народного собрания Алкивиад узнал, когда находился во Фракии, где собирал деньги для войска. Понимая, чем это может ему грозить, он решил ие возвращаться на Самос.
Между тем сменившие Алкивиада военачальники направили весь флот к проливу Геллеспонт, на другом берегу которого стояла эскадра Лисандра.
Афинские стратеги избрали странную тактику. На рассвете их корабли приближались к спартанским, пытаясь вызвать их на бой. Не достигнув этого, возвращались в большом беспорядке. Остальное время дня проводили весело и беспечно, без всяких мер предосторожности. Так шел день за днем.
Находясь неподалеку, Алкивиад заметил эти легкомысленные действия. Он решил предостеречь соотечественников от грозящей
105
опасности, от возможного несчастья. Вскочив на коня, он помчался к афинянам. Он горячо убеждал стратегов изменить тактику, он говорил, что место для стоянки флота выбрано неудачно, вблизи нет удобных гаваней, нет и городов, так что продовольствие приходится доставлять издалека. Говорил он и о плохой дисциплине, о том, что напрасно разрешают матросам надолго покидать свои корабли. Это ведь очень опасно, вблизи большой вражеский флот.
Но его не слушали. Ему грубо посоветовали не соваться не в свое дело, ведь он сейчас не командующий, и велели по добру-по здорову убираться прочь.
Вскоре события доказали правоту Алкивиада. Лисандр неожиданно напал на афинский флот, застал его врасплох и полностью уничтожил. Только восьми кораблям удалось уйти, почти двести было захвачено спартанцами. В плен попало три тысячи афинян. Лисандр приказал казнить пленных.
Это был страшный удар. У афинян не стало флота, дальнейшая борьба сделалась безнадежной. Вскоре Афины признали свое поражение и сдались. Война, длившаяся почти тридцать лет, была проиграна. Спарта стала господствовать на суше и на морс.
Опасаясь мести спартанцев, Алкивиад решает отправиться в Персию к царю Артаксерксу. На этот раз он не собирался предлагать свои услуги персам, он надеялся как-то помочь родному побежденному городу, переживавшему тяжкие унижения и позор.
По пути Алкивиад останавливается у сатрапа Фарнабаза, который принял его с почетом и уважением. При содействии Фарнабаза он надеялся быстрее добраться до двора Артаксеркса.
Афиняне теперь, когда все рухнуло и они оказались под тяжелой пятой спартанцев, все чаще вспоминали Алкивиада и горевали о своих ошибках, о том, что в опасное для Афин время отстранили от дел самого даровитого и смелого своего вождя. Афинян не оставляла надежда, что, пока жив Алкивиад, не все потеряно.
- Ведь и раньше,- рассуждали они,- оказавшись на чужбине, Алкивиад не сидел в праздности. И теперь он не останется равнодушным к бедствиям родного города.
Но такие же мысли были и у спартанцев, и они не оставили Алкивиада в покое: Лисандр получил приказ умертвить его.
Фарнабаз, у которого жил афинский изгнанник, не посмел ослушаться, боясь гнева царя, который был расположен к Спарте.
Убийцы окружили деревенский дом, в котором жил Алкивиад, и, боясь встретиться лицом к лицу со своей жертвой, подожгли дом. Алкивиад, схватив все, что было под рукой, приглушил пламя и с мечом в руке выскочил наружу. Одним своим видом он разогнал нападавших. Но те, отойдя на безопасное расстояние, засыпали его градом.стрел и копий. Алкивиад был убит. Его похоронили в этом же селении. Ему было сорок шесть лет.
106
Конечно, в точности неизвестно, как погиб Алкивиад. Есть и другие рассказы. Говорят, что он сам был виноват в своей гибели Он вызвал враждебность к себе, соблазнив женщину из одной знатной персидской семьи. Ему отомстили братья и родственники этой женщины. Характер Алкивиада допускает такую версию Вспомним случай с женой спартанского царя Агиса.
Так или иначе кончилась бурная жизнь этого выдающегося человека, соединявшего в себе и великие таланты, и великие недостатки.
Шли годы, десятилетия, столетия, и в памяти людской остались, главным образом, достоинства Алкивиада, замечательного политического и военного деятеля древней Греции.
Подготовлено по изданию:
Знаменитые греки и римляне: 35 биографий выдающихся деятелей Греции и Рима. Сборник. Авторы и составители М. Н. Ботвинник и М. Б. Рабинович - СПб.: Индивидуальное частное предприятие Кузнецова «Издательство «Эпоха», 1993. 448 с.ISBN 5-87594-034-4.
© М. Н. Ботвинник и М. Б. Рабинович, авторы переложения, 1993
Был в Древней Греции такой государственный деятель – Алкивиад. И была у него собака, очень красивая и дорогая. А самым красивым в собаке был хвост. Алкивиад его отрубил. Друзья сказали Алкивиаду, что все кругом жалеют собаку и ругают хозяина. Алкивиад усмехнулся:
Что ж, все складывается так, как я хочу. А я хочу, чтобы афиняне болтали именно об этом, иначе они будут говорить обо мне чего-нибудь похуже.
Когда Путин назначил начальника цеха Холманских полпредом, я решил что он (Путин, разумеется) – Алкивиад.
Пусть лучше россияне болтают об этом заводском придурке, чем обсуждают состав правительства.
Очень, надо сказать, антично и мудро. Кого, по правде говоря, волнуют эти полпреды? Я вот даже не знаю, кто у нас служит полпредом.
Когда Путин назначил министром культуры фальсификатора и плагиатора Мединского, я решил, что он (Путин, разумеется) что-то уж чересчур Алкивиад.
Все-таки министр – это вам не какой-то полпред. Назначить министром такого странного господина – это уже не собаке хвост отрубить, а, скажем, сжечь храм Артемиды Эфесской.
Но, если разобраться, кого волнует эта культура? Если когда-то кое-кто при слове "культура" хватался за пистолет, то нынче при слове "культура" хватаются разве что за валидол, да и то лишь отдельные обитатели питерских коммуналок. Действительно, пусть обсуждают вечно идущую последним пунктом культуру, чем чего-нибудь похуже.
Когда раскрыл рот новоназначенный министр образования с плутоватым лицом сантехника, я начал сомневаться в "теории Алкивиада". Для тех, кто не в курсе, поясняю, что министр Ливанов пообещал вдвое сократить количество бюджетных студентов. Тут уже не вопрос кухонных пересудов либеральной общественности, а заявление, задевающее за живое изрядное количество граждан. Студентов-бюджетников у нас 2,6 миллиона. А вместе с папами/мамами и бабушками/дедушками больше десятка.
Получается какая-то абсурдистская античность. Где Алкивиад не рубит хвост своей собаке, а напускает на Афины стаю бесхвостых собак-людоедов, которые в первый же день загрызают половину горожан.
Чего-то ты, Алкивиад Владимирыч загнул, - говорят друзья гаранта афинской конституции. – Оставшаяся половина горожан недовольна, да и те, кого загрызли, были не больно счастливы.
- Фигня, - говорит Алкивиад, - пусть лучше это обсуждают, иначе ведь найдут, сволочи, и похуже темы.
- Хуже вроде некуда, - говорят друзья.
- Вы меня еще плохо знаете, - отвечает мудрый государственный муж.
Кстати, Алкивиада, виновного лишь в незаконном купировании хвоста, афиняне подвергли остракизму, причем дважды. Остается в тысячный раз поразиться долготерпению нашего народа.
Все мои попытки найти разумное объяснение кадровой политике потерпели полный крах. Обещали кардинально обновить правительство. В итоге заменили министров на замминистров. Ну и присовокупили несколько новичков на ничего не значащие должности.
Говорят про продолжение прежнего курса. При этом никто знать не знает, что такое прежний курс. Осмелюсь предположить, что его вовсе не было.
Год назад президент Медведев сделал громкое заявление, что стране нужны не юристы, а инженеры. День назад министр образования Ливанов заявил, что инженеров стране "надо не так уж много". Так каким курсом идет наше образование? Что изменилось за текущий год, что инженеры вдруг стали не нужны? И кто теперь нужен? Снова юристы? Или министры? Или этой стране вообще на хрен никто не нужен?
Уверен, что никаких логических объяснений нету и быть не может. Пусть их выдумывают профессиональные политологи, раз уж Господь наказал их такой никчемной профессией.
Своими назначениями Путин никому ничего не показывает, не доказывает и не демонстрирует. И даже не пытается влепить пощечину общественному мнению, поскольку никакого общественного мнения для него не существует. Существует определенное количество людей и определенное количество должностей. В результате многолетней и многомудрой кадровой политики количество людей идеально соответствует количеству должностей. А потому и сама кадровая политика проста, как выстраданное желание главного героя "Пикника на обочине" Рэдрика Шухарта: "Пусть никто не уйдет обиженный!"
Впрочем, к нам с вами это не относится.
Глеб Сташков, специально для ЗАКС.Ру
О красоте Алкивиада нет, пожалуй, нужды говорить особо; заметим только, что всегда, во всякую пору его жизни, она была в полном цвете, сообщая мальчику, юноше, а затем взрослому мужу прелесть и обаяние. Не то, чтобы, как утверждал Эврипид , все прекрасное было прекрасно и осенью, но в применении к Алкивиаду и немногим другим это оказалось верным благодаря счастливому сложению и крепости тела. Говорят, ему была на пользу даже картавость, придававшая убедительность и редкое изящество непринужденным речам. Об этой картавости упоминает и Аристофан в стихах, осмеивающих Феора:
И Архипп, насмехаясь над сыном Алкивиада, восклицает: « Вот он идет, этот неженка, волоча по земле гиматий, и, чтобы как можно более походить на отца,
И еще удачнее - в виде иносказания:
В самом деле, добровольные пожертвования, щедрость хорега, дары городу, в пышности которых он не знал себе равных, слава предков, сила слова, красота и крепость тела в соединении с воинским опытом и отвагой заставляли афинян прощать Алкивиаду все остальное, относиться к нему терпимо и всякий раз подбирать для его выходок самые мягкие названия, именуя их то шутками, то даже добрыми делами. Так было, например, когда он запер у себя художника Агафарха и держал до тех пор, пока тот не расписал ему весь дом, а потом наградил и отпустил. Или когда ударил Таврея, своего соперника по хорегии, пытавшегося отнять у него победу. Или когда выбрал себе одну из мелосских пленниц , прижил с нею ребенка и воспитал его. Этот поступок называли в числе доказательств Алкивиадова человеколюбия, забывая, однако, о том, что он был главным виновником резни на Мелосе, поддержав предложение о казни всех мужчин, способных носить оружие, и подав за него голос. Далее: Аристофонт написал Немею , обнимающую Алкивиада, который сидит у нее на коленях, и афиняне спешили полюбоваться картиной, громко выражая свое восхищение.
Но людям пожилым и это было не по душе: все это, твердили они, отдает тираннией и беззаконием. И многим казалось основательным мнение Архестрата, говорившего, что двух Алкивиадов Греция не вынесла бы. А когда однажды Тимон, человеконенавистник, встретив Алкивиада, который после громкого успеха возвращался из народного собрания в торжественном сопровождении целой толпы почитателей, не прошел, по своему обыкновению, мимо и не бросился в сторону, но направился прямо к нему, поздоровался и сказал: « Молодец, сынок, расти все выше и выше - громадным злом вырастешь ты для них всех!» - кто засмеялся, кто ответил бранью, но были и такие, кого эти слова смутили не на шутку. Вот до чего разноречивы были мнения об Алкивиаде по причине непостоянства его натуры.
17. Еще при жизни Перикла афиняне мечтали о захвате Сицилии, но за дело взялись лишь после его смерти и под предлогом помощи союзникам , притесняемым Сиракузами, всякий раз посылали за море свои отряды, расчищая путь силам более внушительным. До предела, однако, разжег в них это стремление лишь Алкивиад, который убедил сограждан впредь действовать не исподволь, не постепенно, но двинуться на Сицилию с большим флотом и попытаться сразу овладеть островом. Он внушил народу великие надежды, впрочем, его собственные планы и намерения были еще величественнее: если другим Сицилия представлялась целью и завершением похода, то Алкивиаду - не более чем началом. В то время как Никий, считая взятие Сиракуз трудным делом, уговаривал народ отказаться от этого замысла, Алкивиад уже грезил Карфагеном и Африкой, за которыми должны были последовать Италия и Пелопоннес, а Сицилию расценивал всего лишь как приступ или путь к войне. Своими упованиями он быстро воодушевил и увлек молодых, старики рассказывали им о чудесах и диковинках, которые они увидят в походе, и повсюду в палестрах и на полукружных скамьях во множестве собирались люди, чертили на песке карту острова, обозначали местоположение Африки и Карфагена. Говорят, впрочем, что философ Сократ и астролог Метон не ждали от этого похода ничего хорошего для Афин: первый, вероятно, услышал предупреждение своего всегдашнего гения , а Метон, то ли здравым рассуждением, то ли с помощью какого-то гадания открыв грядущее и страшась его, прикинулся безумным, схватил горящий факел и поджег свой дом. Иные, правда, утверждают, будто никакой игры в безумие не было, но что он просто спалил ночью свой дом, а утром явился в Собрание и слезно молил, во внимание к тяжкой беде, которая его постигла, освободить от участия в походе его сына. Эта просьба была уважена и, таким образом, он добился своего, обманув сограждан.
18. Никия избрали стратегом - вопреки его упорным отказам, и далеко не последней причиной этого нежелания принять власть, был его товарищ по должности. Однако афиняне решили, что война пойдет удачнее, если они отправят в Сицилию не одного лишь Алкивиада, но к его отваге присоединят благоразумие Никия: дело в том, что третий стратег, Ламах, несмотря на почтенные годы, выказывал в бою ничуть не меньше пылкости и любви к опасностям, нежели сам Алкивиад.
Когда обсуждали вопрос о численности войска и о средствах обеспечить его всем необходимым, Никий еще раз попытался вмешаться и предупредить войну. Алкивиад возразил ему, его мнение возобладало, и оратор Демострат внес предложение дать стратегам неограниченные полномочия на время всей войны, а также подготовки к ней. Народ принял такое постановление, и все уже было готово к отплытию, если бы не дурные знамения: как раз на те дни пришелся праздник Адониса, когда женщины повсюду выставляют изображения, напоминающие трупы покойных, и, подражая похоронным обрядам, бьют себя в грудь и поют погребальные песни. Затем в одну ночь были изуродованы лица почти у всех изображений Гермеса , и тогда всполошились многие даже среди тех, кто в иных случаях равнодушно встречал подобные вести. Сначала говорили, будто кощунство учинили коринфяне, - ведь это они некогда основали и заселили Сиракузы и теперь, мол, с помощью злых предзнаменований стараются задержать афинян или даже заставить их отказаться от войны. Народ, однако, не пожелал прислушаться ни к подобным объяснениям, ни к словам тех, кто видел во всем этом не какое-то грозное предвещание, но самую обыкновенную пьяную выходку распущенных юнцов, которые, захмелев, легко переходят от шуток к наглым бесчинствам. С гневом и страхом узнав о случившемся и видя в нем действия заговорщиков, ставящих себе цели, куда более далекие, Совет и народ начали строжайшее расследование и собирались много раз подряд в течение нескольких дней.
19. В это время Андрокл, один из вожаков толпы, привел нескольких рабов и метэков, которые заявили, что Алкивиад и его друзья уродовали другие статуи богов, а кроме того, подражали на своих попойках тайным священнодействиям. Доносчики утверждали, будто какой-то Феодор разыгрывал роль глашатая , Политион - факелоносца, сам Алкивиад - верховного жреца, а остальные приятели при этом присутствовали и называли друг друга мистами. Все это было изложено в жалобе, которую Фессал, сын Кимона, подал на Алкивиада, обвиняя его в оскорблении обеих богинь. Народ был взбешен и проклинал Алкивиада, Андрокл же (один из самых непримиримых его врагов) старался еще усилить всеобщее негодование.
Сначала Алкивиад растерялся, но, узнав, что моряки, которым предстояло повести корабли в Сицилию, по-прежнему ему преданы и сухопутное войско тоже, а гоплиты из Аргоса и Мантинеи, числом тысяча, открыто говорят, что лишь ради Алкивиада они согласились двинуться в этот далекий, заморский поход и, если кто-нибудь вздумает его обидеть, они тут же повернут назад, - узнав об этом, он приободрился и готовился в назначенный день произнести речь в свою защиту, а враги снова пали духом, опасаясь, как бы приговор не оказался слишком мягким, поскольку народ нуждается в услугах Алкивиада. И вот, прибегнув к хитрости, они уговаривают ораторов, которые, по общему мнению, не были врагами Алкивиада, однако ненавидели его ничуть не меньше, нежели те, кто не скрывал своих чувств, выступить в Собрании и сказать, что нелепо полководцу, облеченному неограниченными полномочиями и поставленному во главе таких огромных сил, теперь, когда войско уже собрано и союзники прибыли, терять попусту время, пока избирают судей и отмеряют воду в часах. Пусть плывет в добрый час, а после окончания войны пусть возвратится и держит ответ перед теми же самыми законами. Злой умысел, таившийся в этой отсрочке, не укрылся от Алкивиада, и, выйдя вперед, он заявил, что страшное это дело - быть посланным на врага во главе громадного войска, не сняв с себя обвинений и наветов, без уверенности в будущем; он готов умереть, если не докажет своей правоты, но если докажет ее и будет оправдан - то пойдет на врага, не страшась клеветников.
20. Но его доводы не были приняты во внимание, он получил приказ выйти в плавание и вместе с двумя другими стратегами снялся с якоря, имея немногим менее ста сорока триер, пять тысяч сто гоплитов, около тысячи трехсот лучников, пращников и легко вооруженных пехотинцев, а также все необходимое снаряжение и припасы. Достигнув берега Италии и взяв Регий, он предложил товарищам по должности свой план военных действий. Никий решительно возражал против этого плана, Ламах одобрял его, и, переправившись в Сицилию, Алкивиад занял Катану, но ничего более сделать не успел: афиняне прислали ему распоряжение немедленно явиться на суд.
Сначала, как уже говорилось, против Алкивиада были только шаткие подозрения, основанные на показаниях рабов и метэков. Но после его отъезда враги возобновили свои нападки еще решительнее, приплетая шутовские мистерии к надругательству над статуями Гермеса, словно и то и другое - плод единого заговора, цель коего - мятеж и государственный переворот; все, хоть сколько-нибудь причастные к этому делу, были без предварительного расследования брошены в тюрьму, и народ теперь досадовал, что своевременно не предал Алкивиада суду и не покарал его за такие страшные преступления. Ненависть к нему обратилась против его друзей, родственников и близких, которым случилось тогда быть в Афинах. Изобличителей Фукидид не называет, но другие писатели называют Диоклида и Тевкра; между прочим эти имена упоминает и комический поэт Фриних в следующих стихах:
Однако ничего надежного и достоверного доносчики показать не смогли. Один из них на вопрос, как он узнал осквернителей герм в лицо, ответил: « При свете луны» , - и жесточайшим образом просчитался, поскольку все происходило в последний день старого месяца. Среди людей здравомыслящих это вызвало замешательство, однако в глазах народа даже подобная несуразица не лишила обвинений убедительности, и афиняне с прежним рвением хватали и бросали в тюрьму каждого, на кого поступал донос.
21. Среди заключенных в оковы и находившихся под стражей в ожидании суда был оратор Андокид , род которого историк Гелланик возводит к самому Одиссею. Этот Андокид и вообще-то считался ненавистником народа и приверженцем олигархии, но тут главной причиною павших на него подозрений в кощунстве было огромное изображение Гермеса подле его дома, воздвигнутое филой Эгеидой: из числа немногих, самых знаменитых в Афинах, герм лишь эта одна, пожалуй, осталась невредимой. По этой причине она еще и теперь зовется « Андокидовой» вопреки высеченной на ней надписи. В тюрьме среди арестованных по тому же делу, Андокид ближе всего сошелся и подружился с неким Тимеем, человеком гораздо менее известным, но на редкость умным и решительным. Он советует Андокиду оговорить себя самого и еще нескольких человек. Ведь народ за чистосердечное признание особым решением обещал неприкосновенность, между тем как исход суда, неясный для всех обвиняемых без изъятия, самым грозным и страшным будет для людей знатных. Лучше спастись, возведя на себя напраслину, чем умереть позорною смертью, так и не избавившись от этого ужасного обвинения. Наконец, того же требуют и соображения общего блага: ценою жизни немногих и к тому же сомнительных личностей будет спасено от гнева толпы множество безупречно порядочных людей. Так убеждал и уговаривал Тимей Андокида, и тот согласился: донеся на себя и на других, он получил обещанное прощение, а все названные им, кроме тех, кому удалось бежать, были казнены. Чтобы внушить доверие к своим словам, Андокид среди прочих указал и на собственных рабов.
Но народ не успокаивался - скорее, напротив, расправившись с осквернителями герм, он всей силою своей ярости - теперь словно освободившейся от забот - обрушился на Алкивиада. В конце концов, за ним отправили « Саламинию» , строго-настрого запретив, однако, применять насилие: посланным надлежало в сдержанных выражениях предложить Алкивиаду следовать за ними, чтобы предстать перед судом и оправдаться. Афиняне опасались волнений в войске, стоявшем на вражеской земле, или даже мятежа, вызвать который Алкивиаду, при желании было бы нетрудно. И в самом деле, после его отъезда воины пришли в уныние, предчувствуя, что под командованием Никия война затянется надолго - казалось, стрекало, понуждавшее всех и каждого к решительным действиям, исчезло; оставался, правда, Ламах, человек воинственный и храбрый, но бедность лишала его какого бы то ни было веса и влияния.
22. Готовясь к отплытию, Алкивиад успел вырвать из рук афинян Мессену. Среди мессенцев были люди, готовые сдать город; зная всех наперечет, Алкивиад выдал их сторонникам сиракузян и расстроил все дело. В Фуриях, сойдя с триеры, он скрылся, и все поиски ни к чему не привели. Кто-то узнал его и спросил: « Неужели ты не веришь родине, Алкивиад?» « Отчего же, - возразил он, - верю во всем, кроме лишь тех случаев, когда дело касается моей жизни: тут я даже родной матери не поверю - ведь и она по ошибке может положить черный камешек вместо белого» . Впоследствии, услышав, что афиняне приговорили его к смерти, Алкивиад воскликнул: « А я докажу им, что я еще жив!» .
Жалоба, насколько мне известно, была составлена в следующих выражениях: « Фессал, сын Кимона, из дема Лакиады, обвиняет Алкивиада, сына Клиния, из дема Скамбониды, в том, что он нанес оскорбление богиням Деметре и Коре: в своем доме на глазах у товарищей он подражал тайным священнодействиям, облаченный в столу , в какую облекается верховный жрец, когда являет святыни, и себя именовал верховным жрецом, Политиона - факелоносцем, Феодора из дема Фегея - глашатаем, остальных же приятелей называл мистами и эпоптами - вопреки законам и установлениям эвмолпидов, кериков и элевсинских жрецов» . Алкивиад был осужден заочно, его имущество конфисковано, а сверх того было принято дополнительное решение, обязывающее всех жрецов и жриц предать его проклятию; говорят, что лишь Феано́ , дочь Менона, из дема Агравлы не подчинилась этому решению, заявив, что она посвящена в сан для благословений, а не для проклятий.
23. Пока принимались эти решения и выносился приговор, Алкивиад успел бежать из Фурий в Пелопоннес и сначала задержался в Аргосе, но затем, боясь врагов и окончательно распростившись с надеждою на возвращение в отечество, послал в Спарту гонца с просьбой о личной неприкосновенности и надежном убежище, суля за это одолжения и услуги куда более значительные, нежели тот ущерб, который он нанес спартанцам, будучи их противником. Получив все необходимые заверения и вновь исполнившись бодрости, он приехал в Лакедемон, был радушно встречен и прежде всего, видя, что спартанцы медлят с помощью сиракузянам, убедил их и чуть ли не заставил отправить в Сицилию отряд во главе с Гилиппом, чтобы сломить силы высадившихся там афинян; далее, послушавшись его советов, спартанцы возобновили военные действия против Афин в самой Греции и, наконец, обнесли стенами Декелею , и это было страшнее всего прочего: никакой другой удар не мог обессилить родной город Алкивиада столь же непоправимо.
Снискав добрую славу этой дальновидностью государственного мужа, ничуть не меньшее восхищение вызывал он и своею частной жизнью: чисто спартанскими привычками и замашками он окончательно пленил народ, который, видя, как коротко он острижен, как купается в холодной воде, ест ячменные лепешки и черную похлебку, просто не мог поверить, что этот человек держал когда-то в доме повара, ходил к торговцу благовониями или хоть пальцем касался милетского плаща. И верно, среди многих его способностей было, говорят, и это искусство улавливать людей в свои сети, приноравливаясь к чужим обычаям и порядкам. Стремительностью своих превращений он оставлял позади даже хамелеона: к тому же хамелеон, как рассказывают, способен принять всякую окраску, кроме белой, тогда как Алкивиад, видел ли он вокруг добрые примеры или дурные, с одинаковой легкостью подражал и тем и другим: в Спарте он не выходил из гимнасия, был непритязателен и угрюм, в Ионии - изнежен, сластолюбив, беспечен, во Фракии беспробудно пьянствовал, в Фессалии не слезал с коня, при дворе сатрапа Тиссаферна в роскоши, спеси и пышности не уступал даже персам, и не то, чтобы он без малейших усилий изменял подлинную свою природу и преобразовывался на любой лад в душе, отнюдь нет, но когда он замечал, что, следуя своим наклонностям, он рискует вызвать неудовольствие тех, кто его окружает, он всякий раз укрывался за любою личиною, какая только могла прийтись им по вкусу.
Как бы то ни было, но увидев его в Лакедемоне и судя лишь по внешности, каждый сказал бы:
но воспитанный самим Ликургом; однако приглядевшись к его истинным страстям и поступкам, вскричал бы:
Он совратил Тимею, жену царя Агида, который был с войском за пределами Лакедемона, и та забеременела от него, и даже не скрывала этого; она родила мальчика и дала ему имя Леотихида, но у себя, в кругу подруг и служанок, шепотом звала младенца Алкивиадом - так велика была ее любовь! А сам Алкивиад, посмеиваясь, говорил, что сделал это не из дерзкого озорства и не по вожделению, но только ради того, чтобы Спартою правили его потомки. Многие рассказывали Агиду об этом бесчинстве, но надежнейшим свидетелем оказалось для него само время: однажды ночью, испуганный землетрясением, Агид выбежал из опочивальни супруги и с тех пор не спал с нею целых десять месяцев, а Леотихид появился на свет как раз после этого срока, и Агид отказался признать его своим сыном. По этой причине Леотихид впоследствии лишился права на престол.
24. После поражения афинян в Сицилии хиосцы, лесбосцы и граждане Кизика одновременно отрядили к лакедемонянам посольства для переговоров о переходе на их сторону. За лесбосцев ходатайствовали беотийцы, просьбы из Кизика поддерживал Фарнабаз, но лакедемоняне, послушав Алкивиада, решили прежде всего оказать помощь хиосцам. Алкивиад и сам отправился в плавание, склонил к мятежу почти всю Ионию и вместе со спартанскими военачальниками причинил афинянам огромный урон. Между тем Агид, который затаил к нему ненависть, не простив бесчестия жены, теперь начал еще завидовать его славе, ибо всякое начинание, всякий успех молва приписывала Алкивиаду. Да и среди прочих спартанцев самые могущественные и честолюбивые уже тяготились Алкивиадом, тоже завидуя ему. По их настоянию власти дали приказ умертвить Алкивиада.
Алкивиад тайно проведал об этом и, боясь за свою жизнь, по-прежнему действовал заодно с лакедемонянами, но одновременно прилагал все усилия к тому, чтобы не попасться им в руки. В конце концов, он бежал под защиту персидского сатрапа Тиссаферна. Он быстро занял самое высокое положение при его дворе: ум и поразительная изворотливость Алкивиада восхищали варвара, который и сам не был прост, но отличался низким нравом и склонностью к пороку. Да и вообще чары ежедневного общения с ним были так сильны, что никакая натура не могла остаться незатронутой ими, никакая воля не могла им противиться и даже те, кто боялся Алкивиада и ему завидовал, испытывали при встрече с ним какое-то непонятное удовольствие, радостный подъем. Вот так и Тиссаферн: от природы свирепый и в ненависти к грекам не знавший себе равных среди персов, он до такой степени поддался на обходительность Алкивиада, что даже превзошел его в ответных любезностях. Самый прекрасный из своих садов, изобиловавший полезными для здоровья водами и лужайками, с приютами для отдыха и местами для увеселений, убранными истинно по-царски, он велел впредь именовать « Алкивиадовым» . И все называли его так в течение многих и многих лет.
25. Итак, разорвав отношения с вероломными спартанцами и страшась Агида, Алкивиад старался уронить и очернить своих бывших друзей в глазах Тиссаферна; он не советовал помогать им столь же усердно, как прежде, и окончательно губить Афины, но, скупо отмеряя необходимые средства, постепенно загнать оба народа в тупик, и тогда, изнурив и обессилив друг друга, они покорно склонятся перед великим царем. Тиссаферн охотно следовал его советам и так открыто свидетельствовал ему свою приязнь и восхищение, что на Алкивиада направлены были взоры обоих враждебных греческих станов. Афиняне, терпя бедствие за бедствием, теперь раскаивались в своем приговоре, но и Алкивиад мучился тревогою, как бы город не погиб и сам он не оказался во власти лакедемонян - лютых своих врагов.
В то время почти все силы афинян были сосредоточены на Самосе: выходя оттуда в плавание, они вновь приводили к покорности восставшие города или защищали свои владения. Как бы там ни было, а на море они могли еще померяться силами с неприятелем, но боялись Тиссаферна и ста пятидесяти финикийских триер, которые, по слухам, должны были вскоре появиться и с прибытием которых всякая надежда на спасение для Афин была бы потеряна. Узнав об этом, Алкивиад тайно отправляет гонца на Самос к афинским предводителям и обнадеживает их известием, что готов предоставить им расположение Тиссаферна - в угоду не толпе, которой он нисколько не доверяет, но лучшим людям, коль скоро они отважатся, доказав свою решимость и смирив разнузданность народа, взять дело спасения государства в собственные руки. Предложение Алкивиада было встречено с восторгом, и лишь один из стратегов, Фриних из дема Дирады, выступил против него, подозревая (и не ошибаясь в своих подозрениях!), что Алкивиад так же равнодушен к олигархии, как и к демократии и просто ищет путей к возвращению, а потому клеветою на народ старается выиграть во мнении самых могущественных граждан. Но суждение Фриниха было отвергнуто, а его вражда к Алкивиаду стала для всех очевидной, и тогда он тайно известил обо всем случившемся Астиоха, командующего вражеским флотом, советуя ему остерегаться Алкивиада, а еще лучше - схватить этого двурушника. Но предатель не знал, что вступает в переговоры с предателем: боясь Тиссаферна и видя, в какой чести у него Алкивиад, Астиох рассказал обоим о послании Фриниха. Алкивиад немедленно отправил на Самос своих людей, обвиняя Фриниха в измене. Все были возмущены и единодушно обрушились на Фриниха, а тот, не видя иного выхода, попытался исправить одно зло другим - еще большим. И вот он снова посылает Астиоху письмо, корит его за донос, но все же обещает предать в его руки суда и войско афинян. Однако вероломство Фриниха не причинило афинянам вреда, благодаря ответному вероломству Астиоха, который и на этот раз доложил Алкивиаду о действиях Фриниха. Последний, предвидя возможность нового обвинения со стороны Алкивиада, решил его опередить и сам объявил афинянам, что неприятель готовит удар с моря, а потому предлагал не отходить от кораблей и укрепить лагерь. Афиняне так и сделали, и когда в разгар работ снова получили вести от Алкивиада, предостерегавшего их против Фриниха, который-де намерен выдать врагу стоянку на Самосе, они не дали веры его словам, считая, что Алкивиад, во всех подробностях знающий планы и намерения персов, просто-напросто злоупотребляет своею осведомленностью, чтобы оклеветать Фриниха. Но некоторое время спустя Гермон, один из пограничных стражников, заколол Фриниха на площади кинжалом, и тут афиняне, учинив судебное расследование, посмертно признали Фриниха виновным в измене, а Гермона и его сообщников наградили венками.
26. Вслед за тем сторонники Алкивиада на Самосе одерживают верх и посылают в Афины Писандра с наказом подготовить государственный переворот - убедить самых влиятельных граждан уничтожить демократию и взять власть в свои руки: на этих-де условиях Алкивиад вызвался доставить афинянам дружбу и поддержку Тиссаферна. Таков был предлог и повод для установления олигархии. Но когда так называемые « пять тысяч» (на самом деле их было всего четыреста человек) действительно пришли к власти, они и думать забыли об Алкивиаде и продолжали вести войну слишком вяло - то ли не доверяя согражданам, которые никак не могли свыкнуться с переменою правления, то ли рассчитывая, что спартанцы, всегдашние приверженцы олигархии, обнаружат теперь бо́ льшую уступчивость. В самом городе народ волей-неволей сохранял спокойствие: немалое число открытых противников четырехсот было казнено, и это держало в страхе остальных. Но те граждане, что стояли на Самосе, узнав о происшедшем, возмутились и постановили немедленно плыть в Пирей; они послали за Алкивиадом, провозгласили его стратегом и поручили ему вести их против тираннов. Но Алкивиад - в отличие от многих других, неожиданно возвеличенных милостью толпы, - отнюдь не считал себя обязанным с первой же минуты беспрекословно подчиняться и ни в чем не противоречить желаниям тех, кто из скитальца и изгнанника превратил его в стратега и отдал ему под команду столько судов и такую огромную военную силу; напротив, как и подобало великому полководцу, он воспротивился решениям, которые были подсказаны гневом, не позволил совершиться ошибке и тем спас государство от неминуемой гибели. В самом деле, если бы флот ушел тогда к своим берегам, для противника немедленно открылась бы возможность без боя завладеть всей Ионией, Геллеспонтом и островами, меж тем как афиняне сражались бы с афинянами, приведя войну в стены родного города. Помешал этому главным образом Алкивиад, который не только уговаривал и увещевал толпу, но и обращался ко многим воинам в отдельности - с мольбою к одним, к другим с порицанием. Его поддерживал Фрасибул из дема Стирия - и своим присутствием и могучим криком: говорят, что этот Фрасибул был самым голосистым среди афинян.
А вот другое благодеяние, оказанное Алкивиадом отечеству: пообещав, что посланные царем финикийские суда, которых ожидают спартанцы, либо окажут поддержку афинянам, либо, по крайней мере, не соединятся с флотом лакедемонян, он поспешно вышел в море, и, хотя эти корабли уже появились в виду Аспенда, Тиссаферн не пустил их дальше, обманув надежды спартанцев. В том, что финикийцы повернули назад, обе стороны винили Алкивиада, и особенно горячо - лакедемоняне: они были уверены, что он внушил варвару мысль спокойно ждать, пока греки сами истребят друг друга. И верно, присоединение такой силы к одной из сторон для второй, без всякого сомнения, означало бы конец морского владычества.
27. Вскоре после этого власть четырехсот была низвергнута, причем друзья Алкивиада ревностно помогали сторонникам демократии. Граждане высказывали желание и даже требовали, чтобы Алкивиад вернулся, но тот считал, что возвращаться надо не с пустыми руками, не жалостью и милостью толпы, но с подвигами, со славою. Поэтому, с немногими кораблями покинув Самос, он направился сначала в сторону Коса и Книда. Там он узнал, что спартанец Миндар идет со всем флотом к Геллеспонту, а афиняне гонятся за ним, и сразу же поспешил на подмогу стратегам. По счастливой случайности он подоспел со своими восемнадцатью триерами в решающий момент сражения при Абидосе. Ожесточенный бой, в котором принимали участие все суда, шел с переменным успехом и затянулся до вечера. Появление Алкивиада произвело поначалу ложное впечатление на обе стороны: враги воспрянули духом, афиняне пришли в замешательство. Но над судном командующего быстро поднялся дружественный сигнал, и тотчас вновь прибывшие ударили на пелопоннесцев, которые уже побеждали и преследовали противника. Теперь в бегство обратились спартанцы, Алкивиад гнал их все ближе к берегу и, неотступно тесня, наносил судам пробоину за пробоиной, а матросы спасались вплавь под защитою пехоты Фарнабаза, которая бросилась им на выручку и пыталась с суши отстоять гибнущие суда. В конце концов, захватив тридцать вражеских судов и отбив все свои корабли, афиняне поставили трофей.
После столь блистательного успеха Алкивиаду не терпелось покрасоваться перед Тиссаферном, и вот, с подарками и подношениями, в сопровождении приличествующей полководцу свиты, он отправился к сатрапу. Но дела обернулись совсем не так, как он ожидал: Тиссаферн, который уж давно был у лакедемонян на дурном счету, теперь, опасаясь царской немилости, решил, что Алкивиад явился очень своевременно, схватил его и запер в тюрьму в Сардах, надеясь посредством этого несправедливого поступка очистить себя от всех прежних обвинений.
28. Но спустя тридцать дней Алкивиад раздобыл откуда-то коня, вырвался из-под стражи и бежал в Клазомены. Там он наклеветал на Тиссаферна, будто тот сам выпустил его на волю; затем Алкивиад отплыл в лагерь афинян. Узнав, что Миндар соединился с Фарнабазом и оба находятся в Кизике, он обратился к воинам, доказывая, что нет иного выхода, как дать противнику сражение на море, на суше и даже на стенах города. « Ибо, клянусь Зевсом, - воскликнул он, - без полной победы не видать вам денег!» Итак, он посадил людей на корабли, вышел в море и стал на якоре вблизи Проконнеса, приказав прятать малые суда между большими и принять меры к тому, чтобы у врага не возникло ни малейших подозрений о прибытии неприятельского флота. По счастливой случайности собралась гроза, хлынул дождь, все потемнело, и это во многом помогло Алкивиаду скрыто завершить свои приготовления: не только противник их не заметил, но и афиняне ни о чем не догадывались, пока вдруг не услышали приказ подняться на борт. Вскоре темнота рассеялась и показались пелопоннесские корабли, стоявшие у входа в кизикскую гавань. Алкивиад побоялся, что враги, видя, как велики его силы, отойдут к берегу, и потому приказал остальным стратегам плыть помедленнее и держаться позади, а сам с сорока кораблями двинулся навстречу спартанцам, вызывая их на сражение. Последние были введены в заблуждение мнимой малочисленностью афинян и, полагаясь на свое превосходство, устремились вперед, сошлись с неприятелем вплотную и начали бой, но тут, уже в разгаре схватки, на них напали остальные суда Алкивиада, и они обратились в беспорядочное бегство. Однако Алкивиад с двадцатью лучшими триерами не дал им уйти: стремительно причалив, он высадился и, по пятам преследуя матросов, бросивших свои суда, учинил страшную резню. Миндар и Фарнабаз пытались помочь своим, но тоже были разбиты; Миндар пал, отчаянно сопротивляясь, а Фарнабаз бежал. В руки афинян попало много трупов и оружия, они захватили все вражеские суда, мало того, заняли Кизик, брошенный Фарнабазом на произвол судьбы (отряд пелопоннесцев, карауливший город, был перебит), и не только надежно завладели Геллеспонтом, но очистили от спартанцев и остальную часть моря. Было даже перехвачено письмо к эфорам, по-лаконски кратко извещающее о случившемся несчастии: « Все пропало. Миндар убит. Люди голодают. Не знаем, что делать» .
29. После этого воины Алкивиада настолько возгордились, исполнились таким высокомерием, что сочли себя неодолимыми и впредь положили не смешиваться с другими войсками, нередко терпевшими поражение. А как раз незадолго до того был разбит близ Эфеса Фрасилл, и эфесяне, в поношение афинянам, воздвигли медный трофей. Люди Алкивиада корили людей Фрасилла этим позором, восхваляли себя и своего полководца и решительно отказывались заниматься в одном с ними гимнасии и стоять в одном лагере. Но после того, как они вторглись во владения абидосцев, а Фарнабаз со значительными силами конницы и пехоты напал на них, Алкивиад же, придя Фрасиллу на помощь, вместе с ним обратил врага в бегство и преследовал до самых сумерек, оба войска соединились и вместе вернулись в лагерь, радостно приветствуя друг друга. На следующий день Алкивиад поставил трофей и принялся грабить землю Фарнабаза, не встречая нигде ни малейшего сопротивления. Среди других в его власти оказалось несколько жрецов и жриц, но он приказал отпустить их без выкупа.
Затем он готовился выступить против халкедонян, расторгнувших союз с Афинами и принявших к себе спартанский отряд и правителя, но, узнав, что все добро, которое может стать добычей врага, они собрали и вывезли в дружественную им Вифинию, подошел с войском к вифинским рубежам, отправивши вперед вестника, который передал вифинцам его неудовольствие и упреки. Те испугались, выдали ему добро халкедонян и заключили с ним дружбу.
30. Алкивиад стал окружать Халкедон стеною, ведя ее от моря к морю, и работы еще не были завершены, когда появился Фарнабаз, чтобы прорвать осаду. Халкедонский правитель Гиппократ, собрав все свои силы, сделал вылазку. Алкивиад выстроил войско так, чтобы можно было одновременно отразить натиск с обеих сторон, и Фарнабаз позорно бежал, а Гиппократ был разбит наголову и погиб вместе с немалым числом своих людей.
Затем Алкивиад поплыл для сбора дани в Геллеспонт и взял Селимбрию, нелепым образом подвергнув при этом свою жизнь страшной опасности. Люди, которые вызвались сдать ему город, обещали в полночь поднять зажженный факел, но вынуждены были сделать это раньше назначенного срока, боясь одного из своих сообщников, который неожиданно изменил. Поэтому, когда загорелся факел, войско еще не было готово, и Алкивиад побежал к стене, захватив с собой всего тридцать человек, оказавшихся под рукою, а остальным приказал следовать за ним как можно скорее. Ворота были открыты, но не успел он со своими тридцатью людьми и еще двадцатью присоединившимися к ним легковооруженными пехотинцами войти в город, как увидел селимбрийцев, которые мчались ему навстречу с оружием в руках. Всякое сопротивление казалось бесполезным и безнадежным, но для полководца, вплоть до того дня не знавшего ни единого поражения, бежать было просто немыслимо, и вот, призвавши звуком трубы к молчанию, он велит одному из своих объявить селимбрийцам, чтобы те не нападали на афинян. Услышав слова глашатая, одни порастеряли свой боевой пыл (в твердой уверенности, что внутри стен находятся все вражеские силы), другие же воодушевились новыми надеждами на перемирие. Пока они, собравшись все вместе, обменивались мнениями, к Алкивиаду успело подойти его войско, и теперь, убедившись, что селимбрийцы настроены вполне миролюбиво (так это и было на самом деле), он стал опасаться, как бы фракийцы, которые во множестве следовали за Алкивиадом и из любви и расположения к нему усердно несли свою службу, не разграбили город. Поэтому он выслал их всех за городскую стену, а селимбрийцам, просившим о пощаде, не причинил ни малейшего зла, но только взял деньги, разместил у них гарнизон и удалился.
31. Тем временем стратеги, осаждавшие Халкедон, заключили с Фарнабазом соглашение, по которому последний обязался выплатить неприятелю известную сумму денег, халкедонцы возвращались под власть Афин, афиняне же брали на себя обязательство не разорять более владения Фарнабаза, который в свою очередь обещал охрану и полную безопасность афинскому посольству, направлявшемуся к царю. Когда вернулся Алкивиад, Фарнабаз пожелал, чтобы и он скрепил своей клятвой условия соглашения, но тот отказался: первым, по его мнению, должен был поклясться перс.
Когда наконец взаимные клятвы были принесены, то Алкивиад подступил к Византию, расторгшему союз с афинянами, и стал обносить город стеной. Анаксилай, Ликург и еще несколько человек уговорились с Алкивиадом, что сдадут ему город, а он пощадит жизнь и имущество византийцев; после этого, распустив слух, будто новые волнения в Ионии заставляют афинян уйти, он отплыл днем со всем флотом, но в ту же ночь возвратился, сошел на берег и, во главе тяжеловооруженных пехотинцев приблизившись к городской стене, притаился. Корабли между тем стянулись ко входу в гавань и ворвались в нее под такой оглушительный шум и крики матросов, что византийцы, для которых все это было полной неожиданностью, в ужасе бросились к морю спасать свои суда, и сторонникам афинян представилась возможность беспрепятственно открыть Алкивиаду ворота. Но без боя дело все же не обошлось. Стоявшие в Византии пелопоннесцы, беотийцы и мегаряне отразили натиск высадившихся с моря и снова загнали их на корабли, а затем, узнав, что афиняне уже в городе, выстроились в боевую линию и двинулись им навстречу. В ожесточенной схватке Алкивиад одолел на правом крыле, Ферамен на левом; около трехсот неприятелей, оставшихся в живых, попало в плен. По окончании военных действий ни один из византийцев не был казнен или отправлен в изгнание: на таких условиях сдали город те, кто указаны нами выше, не выговорив для себя никаких особых преимуществ. Именно поэтому Анаксилай, позже привлеченный в Спарте к суду за измену, не выразил ни малейшего смущения, оправдывая свои действия. Он напомнил, что он не лакедемонянин, а византиец и что опасности у него на глазах подвергался Византий, а не Спарта: город был обнесен стеной, всякий ввоз в него прекратился, запасами, которые еще не до конца иссякли, кормились пелопоннесцы и беотийцы, а граждане Византия с женами и детьми умирали с голода. Стало быть, он не выдал врагам город, но, напротив, избавил его от самого лютого врага - от войны, по примеру достойнейших спартанцев, для коих лишь одно доподлинно прекрасно и справедливо - благо отечества. Выслушав эти доводы, лакедемоняне смутились и оправдали обвиняемых.
32. Вот теперь Алкивиад стремился на родину, впрочем, еще больше ему хотелось предстать перед согражданами в облике полководца, одержавшего столько побед над врагами. И он тронулся в путь, украсив аттические триеры по обоим бортам щитами и другой военной добычей, ведя за собой множество захваченных у неприятеля судов; еще больше неприятельских кораблей он пустил ко дну и теперь вез в Афины снятые с них носовые украшения; число тех и других вместе было не менее двухсот. Самосец Дурид (он возводит свой род к Алкивиаду) сообщает еще, что Хрисогон, победитель на Пифийских играх, играл гребцам песню на флейте, а команду им подавал трагический актер Каллипид - оба в ортостадии, ксистиде и вообще в полном уборе, надеваемом для состязаний, - и что корабль командующего подлетел к берегам, распустив красный парус, будто гуляка, возвращающийся с пирушки; но ни Феопомп, ни Эфор, ни Ксенофонт этого не пишут, да и трудно поверить, чтобы, возвращаясь из изгнания, после таких ужасных бедствий, Алкивиад позволил себе так издеваться над афинянами. Нет, не без робости подходил он к гавани, а, войдя в нее, спустился с триеры не прежде, нежели увидел с палубы своего двоюродного брата Эвриптолема и целую толпу родственников и друзей, которые его встречали и старались ободрить радостными криками. Когда же он, наконец, спустился на берег, собравшийся народ, казалось, перестал замечать остальных стратегов - все бежали к нему, выкрикивали его имя, приветствовали его, шли за ним следом, увенчивали венками, если удавалось протиснуться поближе, те же, кому это не удавалось, старались разглядеть его издали; люди постарше показывали его молодым. К радости всего города примешано было немало слез, и нынешнее счастье омрачалось воспоминаниями о былых бедствиях; помышляли и о том, что останься тогда Алкивиад во главе войска и государственных дел - и в Сицилии все могло бы сложиться более удачно, и прочие упования не были бы обмануты, раз даже теперь, когда он застал Афины почти совершенно вытесненными с моря, а на суше едва сохранившими собственные пригороды, в самом же городе - раздоры и смуту, он принял управление и, воскресив эти горестные, жалкие остатки, не только вернул родине владычество на море, но явил ее повсюду победительницей и в пеших сражениях.
33. Постановление, разрешающее ему вернуться, было уже принято раньше по предложению Крития, сына Каллесхра, как он сам о том написал в элегических стихах, напоминая Алкивиаду об оказанной услуге:
Теперь же Алкивиад выступил в Собрании перед народом; с горечью, со слезами поведав о своих страданиях, он вскользь и очень сдержанно попенял народу, во всем случившемся винил лишь свою злую судьбу и зависть божества, а главным образом старался внушить согражданам бодрость и надежды на будущее. Афиняне наградили его золотыми венками и выбрали стратегом с неограниченными полномочиями - главнокомандующим сухопутными и морскими силами. Кроме того, Собрание постановило возвратить ему имущество и снять заклятия, наложенные на него эвмолпидами и кериками по приказу народа. Все прочие жрецы повиновались, и лишь верховный жрец Феодор сказал: « Ежели он ни в чем не повинен перед государством, стало быть, и я не призывал на его голову никаких бедствий» .
34. Казалось бы, ничто не омрачало благоденствия Алкивиада, но были люди, которых смущал и беспокоил самый срок его приезда. В тот день, когда он приплыл к берегу Аттики, справлялся « Праздник омовения» в честь Афины. Это тайное священнодействие, которое совершают праксиэргиды в двадцать пятый день месяца фаргелиона: они снимают с богини весь убор и окутывают статую покрывалом. Вот почему этот день афиняне считают одним из самых злосчастных в году и стараются провести его в полном бездействии. Не благосклонно, не радостно, думали они, приняла Алкивиада богиня, но закрылась и не допустила его к себе.
Тем не менее удача ни в чем не оставляла Алкивиада, и сто триер, с которыми он собирался снова выйти в море, были уже снаряжены, но какое-то благородное честолюбие не давало ему покинуть Афины до конца мистерий. Ведь с тех пор как враги, укрепив Декелею, овладели дорогами, ведущими в Элевсин, торжественная процессия из сухопутной превратилась в морскую и потеряла всю свою красу: жертвоприношения, хороводы и многие другие обряды, которыми сопровождается шествие с изображением Иакха, пришлось, по необходимости, опустить. И Алкивиаду казалось, что он исполнит долг благочестия перед богами и заслужит похвалу у людей, если вернет священнодействию исконный его вид, проведя процессию посуху и защитив ее от неприятеля: либо, рассудил Алкивиад, он совершенно унизит, втопчет в грязь Агида (коль скоро тот смирится с его затеей), либо на виду у отечества вступит в священную, угодную богам битву, и все сограждане станут свидетелями его доблести.
Сообщив о своем решении эвмолпидам и керикам, он расставил стражу на высотах и, едва рассвело, выслал вперед нескольких скороходов, а затем, взявши жрецов, мистов и мистагогов и окружив их вооруженной стражей, в строгом порядке и тишине повел вперед это воинское шествие, являвшее собою зрелище столь прекрасное и величавое, что все, кроме завистников, называли его подлинным священнодействием и таинством. Никто из неприятелей не осмелился на них напасть, и, благополучно приведя всех назад, Алкивиад и сам возгордился, и войску внушил надменную уверенность, что под его командою оно непобедимо и неодолимо, а у простого люда и бедняков снискал поистине невиданную любовь: ни о чем другом они более не мечтали, кроме того, чтобы Алкивиад сделался над ними тиранном, иные не таясь, об этом говорили, советовали ему презреть всяческую зависть, стать выше нее и, отбросив законы и постановления, отделавшись от болтунов - губителей государства… [Текст в оригинале испорчен] действовал и правил, не страшась клеветников.
35. Какого взгляда на счет тираннии держался сам Алкивиад, нам неизвестно, но наиболее влиятельные граждане были очень испуганы и принимали все меры к тому, чтобы он отплыл как можно скорее: они неизменно одобряли все его предложения и, между прочим, подали голоса за тех лиц, каких он сам выбрал себе в товарищи по должности.
Выйдя в плавание со своею сотней судов и причалив к Андросу, он разбил в сражении и самих андросцев и поддерживавший их отряд лакедемонян, но города не взял, чем и подал врагам первый повод к новым обвинениям против него. Если бывали люди, которых губила собственная слава, то, пожалуй, яснее всего это видно на примере Алкивиада. Велика была слава о его доблести и уме, ее породило все, свершенное им, а потому любая неудача вызывала подозрение - ее спешили приписать нерадивости, никто и верить не желал, будто для Алкивиада существует что-либо недосягаемое: да, да, если только он постарается, ему все удается! Афиняне надеялись вскоре услышать о захвате Хиоса и вообще всей Ионии. Вот откуда и возмущение, с которым они встречали известия о том, что дела идут не так-то уж быстро, отнюдь не молниеносно, как хотелось бы им. Они не думали о том, как жестоко стеснен в средствах их полководец, ведущий войну с противником, которого снабжает деньгами сам великий царь, и что по этой причине Алкивиаду нередко приходится покидать свой лагерь в поисках жалования и пропитания для войска, мало того, последнее обстоятельство послужило основанием еще для одной жалобы на него! Когда Лисандр, поставленный лакедемонянами во главе флота, начал выдавать матросам по четыре обола вместо трех - деньги он получил от Кира, - Алкивиад, уже с трудом плативший своим даже три обола, отправился в Карию, чтобы собрать денег, а командование судами передал Антиоху, прекрасному кормчему, но человеку грубому и безрассудному. Этот Антиох, хотя и получил от Алкивиада приказ не вступать в битву даже в том случае, если неприятель нападет первым, дошел до такой наглости, до такого неповиновения, что, изготовив к бою две триеры - свою и еще одну, доплыл до Эфеса и там принялся разъезжать взад-вперед вдоль носов неприятельских кораблей, упорно раздражая противника наглым кривлянием и оскорбительными речами. Сначала Лисандр послал за ним в погоню всего лишь несколько судов, но затем, когда афиняне поспешили на подмогу своему начальнику, вывел в море и остальные и одержал верх. Антиох был убит, спартанцы захватили много кораблей и пленных и воздвигли трофей. Весть об этом дошла до Алкивиада, он вернулся на Самос, тоже вышел в море со всем флотом и пытался вызвать Лисандра на сражение, но тот, вполне довольствуясь своей победой, остался в гавани.
36. Тогда Фрасибул, сын Фрасона, один из тех, кто, ненавидя Алкивиада, служил под его началом, уехал в Афины, чтобы выступить с обвинениями; стараясь озлобить афинян, он утверждал в Собрании, будто Алкивиад потому погубил все дело и потерял суда, что с унизительным легкомыслием распорядился своими полномочиями, передав командование людям, которые заняли при нем самые высокие посты благодаря лишь умению выпивать и матросскому бахвальству, передал для того, чтобы самому беспрепятственно наживаться, плавая, куда вздумается, пьянствовать да распутничать с абидосскими и ионийскими гетерами, - и все это когда стоянка вражеских судов совсем рядом! Ему вменяли в вину также постройку крепости, которую он возвел во Фракии близ Бисанты - убежище на случай, если он не захочет или не сможет жить в отечестве, утверждали обвинители. Народ поверил врагам Алкивиада и, желая выразить ему свое нерасположение и гнев, избрал новых стратегов.
Весть об этом испугала Алкивиада, и он окончательно покинул лагерь; набрав наемников, он частным образом, на свой страх и риск, повел войну с неподвластными царям фракийцами и получал значительные суммы от продажи добычи; в то же время и греки, жившие по соседству с этими варварами, чувствовали себя в безопасности под его защитой.
Несколько позже стратеги Тидей, Менандр и Адимант со всеми судами, какие в ту пору были у афинян, расположились при устье Эгоспотамов и утром обыкновенно подплывали к Лампсаку, близ которого бросили якоря корабли Лисандра, пытались вызвать спартанцев на бой, а потом возвращались назад и, полные презрения к неприятелю, проводили день беспорядочно и беспечно. Находившийся поблизости Алкивиад узнал о таком легкомыслии и не остался к нему равнодушен: он прискакал верхом и стал было внушать стратегам, что они неудачно выбрали место для стоянки - ведь на всем берегу нет ни гаваней, ни городов, и продовольствие приходится доставлять издалека, из Сеста, - и что напрасно смотрят они сквозь пальцы на то, как их матросы, сойдя на сушу, рассеиваются и разбредаются кто куда, когда напротив стоит на якоре огромный флот, приученный к единовластным повелениям и беспрекословному их выполнению.
37. Но стратеги не соизволили прислушаться к предостережениям Алкивиада и его совету перевести суда в Сест, а Тидей прямо велел ему убираться прочь, прибавив насмешливо: « Теперь не ты стратег, а другие» . Алкивиад удалился, заподозрив их в измене, и, уезжая, говорил своим знакомым из греческого лагеря, которые вышли его проводить, что если бы не эти оскорбления, он в ближайшие дни заставил бы лакедемонян принять бой вопреки собственному желанию, в противном же случае они лишились бы своих судов. Одни решили, что он бросает слова на ветер, другие - что дело это вполне возможное: стоит ему только собрать побольше фракийских копейщиков и всадников и, ударив с суши, посеять смятение в лагере спартанцев. Как бы там ни было, но что ошибки афинян он подметил верно, вскоре показал сам ход событий. Совершенно неожиданно для афинян Лисандр напал на них, и только восемь триер под командою Конона ускользнули, все же остальные - числом около двухсот - оказались в руках неприятеля. Пленных Лисандр захватил три тысячи и всех казнил. А спустя немного он взял и самый город афинян, сжег их корабли и разрушил Длинные стены.
После этого Алкивиад в страхе перед лакедемонянами, которые владычествовали теперь и на суше и на море, перебрался в Вифинию, увезя с собою огромные богатства, однако еще больше оставив в своей крепости. Но в Вифинии его обобрали тамошние разбойники-фракийцы, и, еще раз потеряв немалую долю своего имущества, он решил отправиться к Артаксерксу в надежде, что царь, узнавши его, оценит не меньше, чем прежде ценили Фемистокла. Тем более что и цель у него более благородная: ведь он не собирался, подобно Фемистоклу, предложить свои услуги для борьбы против сограждан, но хотел действовать в интересах отечества, против его врагов, и для этого просить помощи у царя. Алкивиад полагал, что Фарнабаз скорее, чем кто-либо другой, обеспечит ему удобства и безопасность в пути, а потому приехал к нему во Фригию, поселился там и, оказывая Фарнабазу все знаки почтения, в свою очередь был у него в чести.
38. Афиняне горевали, утратив первенствующее положение в Греции, но только теперь, когда Лисандр отнял у них и свободу и передал власть над городом Тридцати , когда все погибло безвозвратно, они начали приходить к тем соображениям, которые, будь они приняты в расчет своевременно, могли бы их спасти; они сокрушались, перечисляя свои заблуждения и промахи, и самым непростительным среди них признавали вторую вспышку гнева против Алкивиада. И верно, ведь он ушел в изгнание без всякой вины, меж тем как они, рассердившись на его помощника, постыдно лишившегося нескольких кораблей, куда более постыдно лишили государство самого опытного и самого храброго из полководцев. Но в этих тяжких обстоятельствах у них еще теплилась смутная надежда, что не все потеряно для Афин, до тех пор пока жив Алкивиад. « И прежде, - рассуждали они, - оказавшись на чужбине, он не захотел жить в праздности и покое, и теперь, если только найдутся к этому какие-нибудь средства, не останется равнодушным свидетелем наглости лакедемонян и буйства Тридцати» . Мечтания народа не лишены были здравого смысла, поскольку и Тридцать, со своей стороны, тревожились и старались выведать, что делает и что замышляет Алкивиад, придавая этому первостепенное значение. В конце концов, Критий стал внушать Лисандру, что спартанцы не смогут уверенно властвовать над Грецией, если в Афинах возобладает демократический способ правления, и что, хотя афиняне готовы отнестись к олигархии вполне терпимо и даже благожелательно, Алкивиад, пока он жив, не даст им примириться с существующим положением вещей. Лисандр однако согласился с этими доводами не прежде, чем от спартанских властей пришла скитала, предписывающая умертвить Алкивиада; вероятно, и в Спарте боялись его беспокойного нрава и страсти к великим делам, а может быть, просто хотели угодить Агиду.
39. Лисандр отправил Фарнабазу письмо с просьбой исполнить это распоряжение, а тот поручил дело своему брату Багею и дяде Сузамитре. Алкивиад в то время жил с гетерою Тимандрой в одной фригийской деревне, и как-то раз увидел вот какой сон. Приснилось ему, будто он одет в платье своей возлюбленной, а она прижимает к груди его голову и, точно женщине, расписывает лицо румянами и белилами. По другим сведениям, ему казалось, что Багей отсекает ему голову и сжигает тело. Но все согласны, что видение явилось Алкивиаду незадолго до смерти.
Войти в дом убийцы не решились, но окружили его и подожгли. Заметив начавшийся пожар, Алкивиад собрал все, какие удалось, плащи и покрывала и набросил их сверху на огонь, потом, обмотав левую руку хламидой, а в правой сжимая обнаженный меч, благополучно проскочил сквозь пламя, прежде чем успели вспыхнуть брошенные им плащи, и, появившись перед варварами, рассеял их одним своим видом. Никто не посмел преградить ему путь или вступить с ним в рукопашную, - отбежав подальше, они метали копья и пускали стрелы. Наконец Алкивиад пал, и варвары удалились; тогда Тимандра подняла тело с земли, закутала и обернула его в несколько своих хитонов и с пышностью, с почетом - насколько достало средств - похоронила.
Говорят, что она была матерью Лайды, которая носила прозвище « Коринфянки» , хотя на самом деле была захвачена в плен в сицилийском городке Гиккары.
Соглашаясь со всеми изложенными здесь подробностями смерти Алкивиада, иные истинным виновником ее называют не Фарнабаза, не Лисандра и не лакедемонян, а самого Алкивиада, который соблазнил какую-то женщину из знатной семьи и держал ее при себе, а братья женщины, не стерпев такой дерзости, подожгли дом, где он тогда жил, и, как мы уже рассказывали, убили Алкивиада, едва только тот выскочил из огня.
[Сопоставление]
Таковы поступки этих мужей, которые мы считаем достойными упоминания, и всякий может убедиться, что военные подвиги не склоняют решительно чашу весов в пользу того или другого. Оба одинаково дали многократные доказательства личного мужества и отваги, равно как и мастерства и дальновидности полководца. Правда, кто-нибудь, пожалуй, объявит лучшим военачальником Алкивиада, который вышел победителем во многих сражениях на суше и на море; зато неизменно счастливо и весьма ощутимо воздействовать на дела отечества своим присутствием и руководством и наносить им еще более ощутимый вред, перейдя на сторону противника, было свойственно обоим.
На государственном поприще не знавшее меры бесстыдство Алкивиада, грубость и шутовство, которых он не гнушался, стараясь стяжать любовь толпы, вызывали отвращение у людей благоразумных, тогда как Марция за его крайнюю суровость, высокомерие и приверженность к олигархии возненавидел римский народ. Ни то ни другое не похвально, и все же угождающий народу искатель его благосклонности заслуживает меньшего порицания, нежели те, кто, дабы их не сопричислили к подобным искателям, оскорбляет народ. Да, постыдно льстить народу ради власти, но влияние, основывающееся на страхе, угнетении и насилии, и постыдно и бесчестно.
Что Марций был откровенен и прямодушен, Алкивиад же в государственных делах хитер и лжив, не вызывает ни малейшего сомнения. Прежде всего ему ставят в вину злой обман, в который он ввел (как рассказывает Фукидид ) спартанских послов, что привело к расторжению мира. Но если такой образ действий снова вверг Афины в войну, то он же сделал государство сильным и грозным благодаря союзу с мантинейцами и аргосцами, который был заключен стараниями Алкивиада. По сообщению Дионисия , Марций также прибегнул к обману, чтобы столкнуть римлян с вольсками, - он оклеветал вольсков, прибывших на священные игры. При этом, если взглянуть на побудительную причину того и другого поступка, то худший из двух - второй. Не из честолюбия, не в пылу борьбы или соперничества на государственном поприще, как Алкивиад, но, поддавшись гневу, от которого, по слову Диона , нечего ждать благодарности, Марций возмутил спокойствие многих областей Италии и в злобе на отечество, как бы мимоходом погубил много ни в чем не повинных городов.
Верно, что и гнев Алкивиада был причиною страшных бедствий для его сограждан. Но как только Алкивиад узнал, что афиняне раскаиваются, он проявил благожелательность; даже изгнанный вторично, он не радовался ошибке стратегов, не остался равнодушен к их неудачному решению и угрожавшей им опасности, а поступил так же, как некогда с Фемистоклом Аристид , которого по сю пору не перестают хвалить за этот поступок: он приехал к тогдашним начальникам, не питавшим к нему никаких дружеских чувств, чтобы рассказать и научить, что надо делать. Марций же сначала заставил страдать все государство, хотя сам пострадал по вине далеко не всего государства, лучшая и знатнейшая часть которого была оскорблена наравне с ним и ему сочувствовала, а далее суровою непреклонностью к просьбам многих посольств, стремившихся смягчить гнев одного-единственного человека и загладить несправедливость, доказал, что затеял тяжкую и непримиримую войну не для того, чтобы вернуться в отечество, но чтобы его уничтожить. Есть тут и еще одно различие. Алкивиад перешел на сторону афинян, страшась и ненавидя спартанцев за козни, которые они против него строили, тогда как у Марция не было никаких оснований покидать вольсков, относившихся к нему безупречно: он был избран командующим, облечен и властью и полным доверием - не то, что Алкивиад, услугами которого лакедемоняне скорее злоупотребляли, чем пользовались, и который бродил у них по городу, потом столь же бесцельно слонялся по лагерю и, в конце концов, отдал себя под покровительство Тиссаферна. Впрочем, быть может, клянусь Зевсом, он для того и угождал Тиссаферну, чтобы перс не погубил вконец Афины, куда он все же мечтал вернуться?
Сообщают, что Алкивиад без стыда и совести брал взятки, а за счет полученного позорно ублажал свою разнузданность и страсть к роскоши. Напротив, Марция начальники не уговорили взять даже почетную награду. Вот почему он был так ненавистен народу во время разногласий из-за долгов: все утверждали, что он притесняет и поносит неимущих не по соображениям корысти, но глумясь над ними и презирая их. Антипатр, рассказывающий в каком-то письме о кончине философа Аристотеля, замечает: « Кроме всего прочего этот человек обладал обаянием» . Марцию это качество было совершенно чуждо, и потому даже его достоинства и добрые поступки вызывали ненависть у людей, ими облагодетельствованных: никто не в силах был мириться с его гордостью и самомнением - спутником одиночества, как выразился Платон . Алкивиад, наоборот, умел быть любезным и обходительным с каждым встречным. Можно ли удивляться, что всякий его успех восхваляли до небес, встречали благожелательно и с почетом, если даже многие из его промахов и оплошностей имели в себе нечто привлекательное и милое? Вот отчего, несмотря на весь вред, который он нанес государству, его часто выбирали в стратеги и ставили во главе войска, а Марций, домогавшийся должности, на которую ему давали право многочисленные подвиги, тем не менее потерпел поражение. Первого сограждане не в силах были ненавидеть, даже страдая по его вине, второго - уважали, но не любили.
Далее, Марций в качестве командующего перед отечеством не отличился ни разу - он отличился лишь перед неприятелями, в ущерб отечеству; Алкивиад неоднократно приносил пользу афинянам и как простой воин и как командующий. В присутствии Алкивиада его противники никогда не могли взять верх, все шло так, как того желал он, и лишь в его отсутствие набиралась сил клевета; Марций не смутил своим присутствием римлян, которые вынесли ему обвинительный приговор, не смутил и вольсков, которые его убили - убили незаконно и бесчестно, но благовидный предлог к расправе он доставил им сам: не приняв перемирия, предложенного от имени государства, он частным образом дал женщинам себя уговорить и не вырвал корня вражды, не положил предела войне, а только упустил неповторимо счастливый случай. Он не должен был отступать, не убедив сначала в правильности своих действий тех, кто ему доверился, - разумеется, если превыше всего он ставил свой долг перед ними. Если же вольски ничего не значили в его глазах и он начал войну только для того, чтобы утолить свой гнев, а затем прекратил ее, он и в этом случае поступил недостойно, ибо не ради матери следовало пощадить родину, но вместе с родиной - и мать. Ведь и мать и жена были частью родного города, который он осаждал. То, что он остался глух к просьбам целого государства, к слезным мольбам послов и жрецов, а потом в угоду матери отступил, - не было честью для матери, но скорее бесчестьем для отечества, избавленного от гибели заступлением одной-единственной женщины и из жалости к ней, точно само по себе оно пощады не заслуживало. Ненавистная, жестокая, поистине немилостивая милость! В ней не было милосердия ни к одной из воюющих сторон: ведь Марций отступил не потому, что согласился на уговоры неприятелей, и не потому, что склонил к согласию с собою товарищей по оружию. Причина всего этого - необщительный, чересчур надменный и самолюбивый нрав, который и сам по себе толпе ненавистен, а в соединении с честолюбием приобретает еще черты лютой неукротимости. Такие люди не хотят угождать народу, точно вовсе не нуждаются в почетных званиях и должностях, но потом, не получивши их, негодуют. Правда, черни не прислуживали и милостей ее не искали ни Метелл, ни Аристид, ни Эпаминонд, но они действительно презирали все, что народ властен пожаловать или отобрать, и, подвергаясь остракизму, терпя поражения на выборах и выслушивая обвинительные приговоры в суде, они не гневались на несправедливость сограждан и охотно примирялись с ними, когда те раскаивались и просили изгнанников вернуться. Тому, кто менее всего заискивает перед народом, менее всего приличествует и желание ему отомстить, точно так же, как слишком горькая обида того, кто не получил должность, проистекает из слишком горячего стремления ее добиться.
Алкивиад никогда не скрывал, что почести радуют его, а пренебрежение печалит, и потому старался быть приятным и милым для тех, среди кого он жил. Марцию высокомерие не позволяло угождать тем, в чьей власти было и почтить его и возвысить, но когда он оказывался обойденным, честолюбие заставляло его гневаться и страдать. Именно это и могут поставить ему в упрек, ибо все прочее в нем безукоризненно. Своей воздержностью и бескорыстием он заслуживает сравнения с благороднейшими, чистейшими из греков, но, клянусь Зевсом, никак не с Алкивиадом, крайне неразборчивым в подобных вопросах и весьма мало заботившимся о доброй славе.
…
|
Политический и военный деятель древних Афин.
Алкивиад родился в аристократической семье, его опекуном после смерти отца был сам Перикл , кроме этого, он слушал беседы Сократа .
Алкивиад был чрезвычайно честолюбив и эгоистичен.
По легенде у Алкивиада была красивая ти и дорогая собака, но хозяин приказал отрубить ей хвост…. Друзья были недовольны его поступком и рассказывали Алкивиаду, что граждане жалеют собаку и бранят хозяина, но Алкивиад ответил: «Что же, всё складывается так, как я хочу. А хочу я, чтобы афиняне болтали именно об этом, - иначе как бы они не сказали обо мне чего-нибудь похуже!»
В 416 году до н. э. Алкивиад выставил на Олимпийские состязания 7 колесниц и занял сразу первое, второе и третье места (тогда победителем считался не возничий, а владелец колесницы). Ранее это никому не удавалось… После этой победы Алкивиад стал знаменитым человеком по всей Греции.
«Чтобы захватить в дальнейшем ходе событий власть в свои руки, Алкивиаду нужно было снискать популярность народных масс. Об открытом выступлении против демократического строя пока не могло быть и речи, но почву для захвата власти он начал терпеливо и постепенно подготовлять уже в 416 г. По старинным греческим представлениям, победа на Олимпийских состязаниях давала право (в классическую эпоху уже только моральное) на власть в государстве: поэтому тиранны уже с VII- VI веков, с одной стороны, всячески стараются одержать победу на Олимпийских состязаниях, с другой - преследуют своих сограждан, одержавших такую победу. При этом тиранны (или будущие тиранны) обставляли свое пребывание в Олимпии большою пышностью, щедро угощали большие массы народа […].
«… Алкивиад: на Олимпийских состязаниях 416 г. он щедро угощает собравшихся, получает первую, вторую и четвертую награду сразу (что не выпадало до него ни одному эллину), заказывает победный гимн Еврипиду , а лучшим художникам - символическое изображение своих побед: здесь он был изображён в обществе богинь. Угадывая в нем будущего диктатора Афинской морской державы, члены Афинского морского союза - Эфес, Хиос, Лесбос - привозят обильное угощение и убранство для него самого и устраиваемого им пира.
Греческие тиранны V-IV веков старались привлечь к себе симпатии народных масс улучшением их положения, но они не шли по пути диэт и предоставления народу широких политических прав. Они производили однократные щедрые раздачи земли и денег преданной им и сражавшейся за них части демоса и рабов и составляли себе таким образом надежную гвардию. Средства на эти мероприятия они брали из конфискованного имущества своих политических противников. Так поступали, например, сицилийские, тиранны; так, несомненно, собирался поступить и Алкивиад.
«Бедняков и чернь Алкивиад очаровал до такой степени, что они страстно желали сделать его тиранном; некоторые даже говорили об этом громко и призывали его к тому, чтобы он... ликвидировал законодательную деятельность народного собрания, удалил болтунов, которые губили государство, и управлял делами по своему усмотрению, не опасаясь доносчиков». Так характеризует Плутарх в биографии Алкивиада положение дел в 411-407 гг.
Лурье С.Я., История Греции, СПб, Изд-во СПбГУ, 1993 г., с. 439-440.
Но если ему лично грозила опасность, Алкивиад неоднократно переходил на сторону врагов (к спартанцам, к персам).
Алкивиад «… настоящий продукт новой афинской интернациональной сутолоки, промышленной и военной ненасытности; для него не существует родного города, потому что город этот сам обратился в лабораторию беспредельных затей, в арену кипящих страстей, место раздела чужих захваченных силой богатств».
Виппер Р.Ю. , История Греции в классическую эпоху (IX-IV вв. до Р.Х.), М., 1916 г, с. 365.